Мой братишка
Шрифт:
Но я не придал этому никакого значения. Мы спускались по лестнице вниз, и брат все время держался за меня. Тогда я удивился:
— Что с тобой?
Он отпустил мою руку и дальше шел, уже не касаясь меня.
Вечером мы уложили вещи в рюкзаки и легли спать пораньше, потому что поезд отправлялся рано утром. Но ночью я проснулся от какого-то шума. Включаю свет и вижу Кима, идущего со стаканом воды. Споткнулся он, что ли? Вода из стакана так и расплескивалась по полу.
— Мне очень хочется пить, — объяснил он.
— Но из-за этого не следует разводить болото на паркете, — заметил я.
Ким как-то
Я страшно испугался. В своей старенькой пижаме со штанишками чуть пониже колен он шагал по комнате, слегка расставив ноги. И я почему-то сразу вспомнил больную обезьяну, которая выскочила из клетки и бегала под потолком.
Я вскочил с кровати:
— Ким, тебя обезьяна укусила? Признайся, укусила!
Я еще надеялся, что он скажет «нет», что обезьяна его не тронула. От страха я едва переводил дыхание. Ким кивнул:
— Да, укусила.
— Почему же ты не признался сразу? Почему промолчал, когда папа был дома?
Брат ничего не ответил, только как-то странно посмотрел на меня и махнул рукой, как пьяный, которому не подчиняются руки. Ким был бледен.
— Меня сейчас, наверное, будет тошнить, — проговорил он.
Дотащив его до кровати, я побежал за ведерком. Его вырвало, и сразу стало чуть лучше. Я принес термометр и сунул ему под мышку, через минуту взглянул и вижу — тридцать восемь с чем-то. Страх охватил меня.
— У тебя высокая температура, Ким, что будем делать?
А он отвечает:
— Что тут делать? Иди спать, мне к утру станет лучше.
При этом у него как-то странно заплетался язык, и я подумал: «Бежать мне за доктором или подождать до утра?» Одного братишку мне не хотелось оставлять, и я убедил себя, что пока следует подождать, а если Киму не полегчает, буду звонить папе в Брюссель. Адрес у меня есть, так что дозвонюсь.
Но я так и не уснул. Все прислушивался, как Ким дышит, вставал и укрывал его, а он все время сбрасывал одеяло.
Утром мне показалось, что братишка спит спокойно, и я его не стал будить, подумал, пусть выспится, а про себя решил: поедем к дедушке после обеда. Но он все спал и спал и никак не просыпался, а было уже почти десять часов. Тогда я растормошил его и спрашиваю, не хочется ли ему чаю. Ким согласился, и я пошел приготовить чай. А когда он хотел взять чашку, то оказался не в силах даже поднять руку. Ким пробовал сгибать и распрямлять пальцы, а они у него совсем онемели. Пришлось мне держать чашку, и я все думал: «Может, за доктором сбегать? Хотя врач из поликлиники наверняка о таком — полученном от обезьяны — заболевании ничего не знает. Он начнет расспрашивать, и все равно придется обратиться в папин институт. А это папе наверняка будет неприятно. Поэтому лучше позвонить в Брюссель и сказать папе всю правду. Пусть посоветует, что делать».
Взял я справочник и начал искать номер телефона международной связи. Телефонистка пообещала соединить меня, но прошло уже полчаса — и ни звука. Потом наконец раздался звонок. Я к этому времени уже почти ревел! Я стал объяснять, что братишка сильно заболел, мы дома одни и мне нужно срочно поговорить с папой, уехавшим в Брюссель.
— Хорошо, — ответила телефонистка, — но позвони также доктору или кому-нибудь из родственников.
На это я ей сказал, что родственников у нас здесь нет, а болезнь брата неизвестная и только папа может сказать, что нам делать.
Ким на минутку поднялся с постели, и, когда я сказал, что, вероятно, ему придется лечь в больницу, он нисколько не удивился и даже как будто обрадовался. Он заковылял к своему письменному столу, а я стал собирать ему белье. Ким достал пенал, записную книжку и сунул их в чемоданчик. Выглядел братишка очень слабым, даже разговаривать не мог, и руки у него становились все непослушней.
Когда я сказал, что звоню папе, он кивнул, сразу немного оживился — обрадовался, видно. Потом снова уснул. Я же не находил себе места. Лицо Кима стало красным, а вокруг рта побелело. Телефон все молчал и молчал, я не мог даже выбежать из дома за доктором.
Но потом вдруг снова отозвался тот же женский голос с международной и сообщил, что соединяет меня с Брюсселем. Я закричал:
— Папа! Это ты, папа?
И услышал, как кто-то неустанно повторял в трубку:
— Whom do you call? Whom do you call? [2]
Я никак не ожидал, что у телефона будет кто-то чужой и к тому же заговорит по-английски. Я думал, что умею говорить по-английски, но произносил, заикаясь, вместо целых предложений только несколько слов, которые без конца повторял:
2
Кто вам нужен? Кто вам нужен? (англ.)
— My father… Congress… My brother is ill… [3]
И называл папино имя. В конце концов меня все же поняли и сказали:
— No present. [4]
И все. Что-то пискнуло в трубке. Я опустился на стул и горько заплакал. К счастью, в этот момент опять позвонила телефонистка. Она спросила, поговорил ли я с папой. Я сказал, что поговорить не удалось, папы не оказалось в гостинице, и попросил помочь найти папу. Она пообещала. И через некоторое время позвонила снова: папа будет в гостинице в середине дня и меня с ним соединят.
3
Мой отец… Конгресс… Мой брат болен… (англ.)
4
Его нет (англ.)
Я не мог придумать ничего лучшего, как пойти к пану Короусу. Оставаться одному с Кимом мне было невыносимо. Пан Короус сидел в виварии и ел сырки. Сначала он меня не понял, когда я начал, задыхаясь, говорить о случившемся. Но потом сразу вскочил, и мы помчались к нам домой. Он так летел, что я диву давался, — обычно пан Короус на второй-то этаж поднимается сто лет!
Когда он увидел Кима, то окаменел, но лишь на минуту. Затем схватил телефон, позвонил сначала в больницу, потом в «Скорую помощь», и через полчаса мы уже были в пути. Ким, пан Короус и я.