Мой Демон

Болле Михаил

– Я тебе шею сверну, сука, если не прекратишь орать, – прошипел Герман Петрович, с силой сдавливая хрупкое девичье горло и с ненавистью глядя в обезумевшие глаза Ольги сверху вниз. – Неужели ты всерьез думаешь со мной справиться?

Она с трудом помотала головой.

– Что, поняла, наконец?

Уловив нечто похожее на кивок, он слегка ослабил свою звериную хватку.

– Значит, теперь ты заткнешься и будешь вести себя, как послушная девочка? Ну?

– Отпустите меня, – с трудом произнесла она, – и давайте поговорим спокойно. Неужели вам приятно насиловать девушек, когда

они сами того не хотят?

– А ты что – так еще и не захотела? – гнусно ухмыльнулся Герман Петрович.

– Дайте же мне, наконец, вздохнуть спокойно, и тогда я озвучу свое предложение.

– А какое у тебя может быть предложение? – удивился Пономарь. – Чего, ну чего ты мне можешь предложить?

– Дайте мне сесть на диван и покурить, тогда и узнаете.

– Валяй, только не вздумай повторять все снова, ибо ты меня уже и так порядком разозлила. – Даже не застегивая брюк, Герман Петрович приподнялся, сел на диван и, схватив Ольгу за руку, одним рывком подтянул к себе. – Ну так что?

– Неужели вам так сильно хочется меня изнасиловать? – с трудом прикурив предложенную сигарету, спросила Ольга, потирая покрасневшее горло. – А если я еще девственница?

– Плевать. Что дальше?

– Но ведь я потом могу заявить в милицию!

– В этом случае вас с сестрой похоронят в одной могиле, а менты спишут это дело как «глухарь». Еще вопросы есть?

– Допустим, я соглашусь вам уступить…

– Никаких «допустим»!

– Подождите, я еще не договорила.

– Так договаривай побыстрей, пока у меня еще стоит!

– Короче, дядя, – и Ольга, последний раз выдохнув длинную струю дыма, загасила сигарету, – я согласна с тобой трахнуться, но только за деньги!

– Вот это уже деловой разговор! – оживился Герман Петрович. – С этого бы и начинала! Сколько возьмешь?

– Десять тысяч баксов!

– Это за что же? – поразился он.

– За один раз. Я еще девственница!

– С ума спятила, сучка дешевая? Да ты и штуки баксов не стоишь!

– В таком случае найди себе кого-нибудь получше, чего ты ко мне привязался? – огрызнулась Ольга.

Герман Петрович, немало удивленный такой логикой и пребывая в некотором замешательстве, посмотрел на нее, после чего тоже потянулся за сигаретами. Стоило ему на секунду отвлечься, как Ольга закричала изо всех сил и снова бросилась ко входной двери.

Но на этот раз Пономарь успел схватить ее за полу халата и, разъяренный этой новой попыткой, тут же принялся избивать.

– Ну ты, стерва юная, долго со мной будешь играть в эти б…ские игры? – рычал он, немилосердно пиная распростертую на полу девушку. – Сколько можно тебя учить вежливости, дура?

Ольга пыталась увернуться и приглушенно стонала, но стоило ей вскрикнуть чуть громче, как Герман Петрович затащил ее в комнату и начал бить по лицу. Прежнее вожделение прошло – теперь он даже не обращал внимания на то, что халат распахнулся, обнажив девушку почти полностью, – и его сменило слепое бешенство. С какой стати эта юная сучка вздумала ему отказывать, да еще всячески пытается удрать!

В приступе накопившейся от неудовлетворенного желания злобы Пономарь мысленно отказывал своей жертве даже в праве слабого на защиту любыми доступными средствами. Нет, ему надо ее проучить, и он не остановится, пока она не будет целовать ему руки, умоляя об этом!

– Прекрати, ты же меня убьешь! – отчаянно вскрикнула Ольга и залилась слезами.

– Ага, получила свое? – удовлетворенно заметил он, останавливаясь и склоняясь над своей беззащитной жертвой. – А ну, блядина, снимай трусы и ложись на диван! Убери руки, – в этот момент она прикрывала лицо руками, – и делай, что я говорю!

– Сволочь, – простонала она и тут же съежилась, ожидая нового удара.

– Что ты там вякнула? – Пономарь насильно отвел ее руки, желая заглянуть ей в глаза.

И тут произошло неожиданное – увидев искаженное болью и унижением, залитое слезами и кровью, обильно сочившейся из разбитых губ и носа, лицо девушки, Герман Петрович вдруг почувствовал, что у него пропало всякое желание ее насиловать.

– Вот крыса паршивая! – выругался он, злясь не столько на себя, хотя было очевидно, что он явно переусердствовал со своими «воспитательными мерами», сколько на проклятое упрямство Ольги, не позволявшее ей проявить покорность даже в самой безнадежной ситуации. – Из-за тебя теперь все желание пропало… Ладно, черт с тобой, трахайся со всякими молокососами забесплатно, если не хочешь иметь настоящих крутых мужиков. Но запомни: вздумаешь жаловаться – и вам с сестрой не жить!

Широкими шагами он вышел в коридор, открыл замок и покинул квартиру, раздраженно хлопнув за собой дверью. Покинув парадное, Герман Петрович направился к своей машине, возле которой уже нетерпеливо переминался телохранитель. Страх за свою жизнь, поселившийся в его душе с момента получения отрезанного пальца, так и не нашел своего выхода – и все из-за упрямства какой-то глупой девчонки…

Глава 19

Санкт-Петербург, Комендантская дача, 1837 год

Лучи послеполуденного солнца с трудом пробивались сквозь тяжелые серые облака, неожиданно набежавшие с юга. Малую дорогу подле Комендантской дачи замело ночной вьюгой, но на снегу виднелись две глубокие колеи, оставленные недавно проехавшим экипажем. Карета, внутри которой сидел нанятый бароном врач, стояла возле самого крыльца. Пока пара гнедых рыла копытами снег, взволнованный Геккерен тревожно всматривался в даль. Промозглый ветер трепал полы его длинного мехового плаща, дул в лицо, то и дело норовя сорвать шляпу. Барон был переполнен мрачными предчувствиями, – он страдал, а когда человек страдает, предчувствия приобретают в его жизни особое значение: рисуя перед ним картину будущего, они обостряют отношение ко всему происходящему до предела. Неожиданно для себя барон представил Жоржа лежащим в гробу и увидел себя стоящим перед ним на коленях, с трясущимися от рыданий плечами. Но это видение улетучилось достаточно быстро, оставив после себя странное чувство успокоения. Именно успокоения, ведь при таком исходе дел Жорж больше не будет принадлежать никому, кроме барона, а это именно то, к чему он так долго и трепетно стремился.