Мой дядюшка Освальд
Шрифт:
— Но это же только половина смены, — взмолился я.
— Твоя беда, Освальд, в том, что ты не знаешь, когда остановиться. Как-нибудь кто-нибудь потеряет с тобою терпение.
— Фригидная сучка, — сказал я. Это было глупо и несправедливо, но я так сказал.
Она ушла в соседнюю комнату одеваться. Я остался сидеть в ванной и угрюмо молчал, чувствуя себя униженным. Я не люблю, когда правила игры задаются другими.
— Пока, милый, — сказала она и еще раз заглянула в ванную. На ней было темно-зеленое шелковое платье с короткими рукавами.
— Да иди ты домой, иди, — пробурчал я. — Иди к своему идиотскому герцогу.
— Не
Подойдя ко мне, она наклонилась и начала массировать под водой верхнюю часть моей спины. Затем ее рука скользнула к другим областям и стала их нежно поглаживать. Я сидел совершенно неподвижно, впитывая удовольствие и отчасти надеясь, что она снова растает.
Вы, наверное, не поверите, но все время, пока эта маленькая лиса делала вид, что со мною заигрывает, в действительности она потихоньку вынимала из ванны пробку. Как вам, конечно же, понятно, если вытащить пробку из ванной, до краев наполненной водой, вода ринется в отверстие. И если мужчина сидит прямо на дырке, как то было со мной, — неизбежно два его ценнейших, нежнейших органа будут засосаны в эту жуткую дырку. С громким хлюпающим звуком мои органы засосало в отверстие ванны. Я испустил вопль, который, должно быть, услышали на другой стороне Кенсингтонской площади.
— Пока, милый, — повторила герцогиня и, не оборачиваясь, вышла из ванной.
В последующие мучительные минуты я на своем примере понял, что чувствует незадачливый путешественник, попавший в руки бедуинских женщин, которые лишают его мужского достоинства при посредстве тупых ножей.
— Помогите! — вопил я. — Спасите!
Я был плотно приклеен к ванной. Я корячился в клешнях огромного краба.
Казалось, что прошли часы, хотя я не думаю, что оставался в таком положении больше десяти — пятнадцати минут. Но и этого более чем хватило. Не знаю как, но в конечном итоге мне удалось высвободиться одним куском. Но вред уже был причинен, и две мои коронные драгоценности, которые обычно не крупнее зрелых слив, неожиданно стали как хорошие дыни. Кажется, старина Джеффри Чосер писал еще в четырнадцатом веке:
Титулованные дамы Оторвут вам яйца.И поверьте мне, эти бессмертные слова выбиты теперь на моем сердце. Три дня я ковылял на костылях, и богу одному известно, сколько дней потом я ходил, как человек, в штаны которому залез дикобраз.
Вот в таком изувеченном состоянии я ехал пятнадцатого мая в Кембридж на свидание с Ясмин. Когда я вышел из машины и заковылял к двери дома, мои шары все еще были в огне и гудели, как чертов бубен. Ясмин, конечно же, захочет узнать, что такое со мною случилось. То же самое и Уорсли. Должен ли я рассказать им правду? Если расскажу, Ясмин лопнет от хохота, и я буквально слышал, как Уорсли говорит в своей глупой напыщенной манере:
— Ты, мой дорогой Корнелиус, слишком уж привержен радостям плоти. Невозможно все время заниматься развратом и ни разу за это не поплатиться.
Не думаю, чтобы такая его и ее реакция сильно улучшили мое самочувствие, поэтому я решил: скажу им, что неудачно растянул связку. Помогал, мол, старушке, споткнувшейся и упавшей прямо у моего порога. Я внес ее в дом и присматривал за ней, пока не приехала «скорая», однако старушка была очень тяжелая, и когда я ее поднимал… и т. д. и т. п. Да, такой вариант сойдет.
Я стоял на крылечке
Дорогой Освальд.
На прошлой неделе мы с Артуром поженились…
Артур? Какой еще к чертям Артур?
Мы далеко-далеко уезжаем, и я надеюсь, ты не слишком обидишься, что мы взяли с собой семенной фонд, кроме этого Пруста…
Господи Исусе! Артур — это, видимо, Уорсли! Артур Уорсли!
Да, мы оставили тебе Пруста. Мне и вообще не нравился этот плюгавый пидор. Все пятьдесят его соломинок надежно хранятся в дорожном контейнере, который стоит в подвале, а письмо Пруста лежит в ящике стола. Все остальные письма находятся в полной сохранности, мы прихватили их с собой…
У меня помутилось в глазах, я покачнулся, я не мог читать дальше. Я отпер дверь, проковылял в дом, нашел бутылку виски, налил себе с полстакана и проглотил одним махом.
Если ты, Освальд, остановишься и подумаешь, ты не сможешь не согласиться, что на самом деле мы тебя вовсе не надули, и я могу объяснить почему. Артур говорит…
Мне было плевать, что там Артур говорит. Они украли драгоценную сперму, а она ведь стоила миллионы. Можно было спорить на что угодно, что все это этот прыщ Уорсли, это он подговорил Ясмин.
Артур говорит, что, в конце концов, это же он придумал процесс. И это я выполняла всю черную работу по сбору. Артур посылает тебе привет и наилучшие пожелания.
Пока и не куксись,
Настоящий удар под дых, мне только и оставалось, что ртом хватать воздух.
Я в дикой ярости пробежался по дому, в моей груди все кипело, и я почти уверен, что из ноздрей моих били струйки дыма. Будь в дому какая-нибудь собака, я бы зашиб ее ногами до смерти. За неимением собаки я пинал мебель. Я перебил массу хороших крупных вещей, а затем взялся за вещи поменьше, включая ампирное пресс-папье и этрусскую чашу. Я швырял их в окна, вопя диким голосом и наблюдая, как разлетаются вдребезги стекла.
Через час или вроде того я начал постепенно успокаиваться и под конец обвис в кресле с большим стаканом солодового виски в руке.
Как вы могли уже понять, у меня достаточно устойчивая психика. При случае я мгновенно взрываюсь, но никогда не впадаю потом в мрачное настроение. Я просто выкидываю все из головы. Будет новый день — будет новая пища. Более того, ничто не стимулирует мой мозг так, как полная катастрофа. Потом, в этот период мертвенного спокойствия и полной тишины, следующий за ураганом, мой мозг становится исключительно активным. Этим ужасающим вечером, сидя со стаканом виски на развалинах нашего дома, я уже начинал размышлять и строить новые планы.