Мой любимый враг
Шрифт:
Я со злостью выдернула руку, оглянулась на Диму, еле сдерживая слёзы. Он же взирал на всех так, будто наблюдает со стороны странный цирк. Холодно, чуть брезгливо. Потом, видимо, почувствовав мое внимание, посмотрел на меня, и взгляд его тотчас переменился, потеплел, проникся сочувствием.
Тем временем директор, повысив голос, попросил всех замолчать.
– Второе происшествие – это драка. Безобразная драка с участием ученика одиннадцатого «А» класса, Дмитрия Рощина, и, опять же, Алексея Витальевича…
Тётя Валя
– Рощин? Он сказал, Рощин? Это кто? Он здесь? Это он вон там? А с ним кто? Не вижу отсюда… – никак не унималась Валя, ерзая и подскакивая на кресле.
Дима рассказал всё, как было, но и его слова тоже принялись яростно оспаривать. И Матвейчук орал громче всех, заявив в довесок, что Рощин в принципе плюет на дисциплину. Слово учителя ставит в ноль и на уроках делает всё, что ему вздумается. Ольга Юрьевна, правда, тут же принялась защищать Диму.
И тут поднялась Димина мама. Она не кричала, как другие, но когда заговорила – все смолкли и обратили внимание на нее, хотя Дима, я видела, просил её сесть и не вмешиваться. Но она, несмотря на мягкость, даже ранимость, была настроена твердо.
Тётя отчего-то охнула: «Господи…не может такого быть…».
– Вы знаете, – начала Димина мама, – мы совсем недавно переехали из Петербурга. Дима там учился в лицее…
Вдруг дверь приотворилась, и я внутри у меня всё оборвалось – в зал бочком втиснулся отец. Нетрезвый, в рабочей спецовке. Переступив порог, он попытался закрыть за собой дверь и покачнулся. Еле на ногах устоял.
Это кошмар, это катастрофа…
Я скосила глаза на тётю, но та сидела в таком же ужасе.
– Извиняюсь, на работе задержался, – заплетающимся языком сообщил он.
– Вы вообще кто? – спросил его директор.
– Как кто? Я – отец! Отец Тани Ларионовой. Здесь же собрание, мне сказали? Кто тут пристаёт к моей дочери?
Господи, нет… Какой позор. Как это пережить? Мне хотелось сползти под сиденье, провалиться сквозь пол, исчезнуть. На Диму и его маму я боялась даже глаза поднять.
– Вы, пожалуйста, пока присядьте, – к нему подошла Ольга Юрьевна, усадила возле двери.
Отец, на удивление, её послушался, сел без лишних слов.
Я, умирая от стыда, взглянула наконец на Диму, а потом на его маму. И вздрогнула. Димина мама во все глаза смотрела на отца. Не просто смотрела. Она буквально оцепенела. Закаменела с внезапно исказившимся, посеревшим лицом. Я ничего не понимала, но от её вида у меня самой застыла кровь.
Она беззвучно шевелила губами, глядя на отца полными ужаса глазами...
34
Дима, ещё несколько секунд назад абсолютно невозмутимый, теперь выглядел встревоженным. Он тоже не понимал, что привело в ужас его мать, и тормошил её:
– Мама? Слышишь меня? Мама, что с тобой?
Я слышала, как за спиной кто-то фыркнул:
В другой раз меня бы уязвили эти слова – именно этого я боялась, но сейчас почему-то не могла отвести глаз от Диминой мамы. Понимаю, это звучит как бред, но именно такое – перекошенное от ужаса, оно что-то будило во мне, задевало, казалось смутно знакомым.
Димина мама, всё ещё застывшая, вдруг произнесла надтреснутым сиплым голосом:
– Это он… это он…
Она повторяла эти слова снова и снова. И тут я увидела, как Дима перевёл взгляд с неё на моего отца, который, развалившись в кресле, клевал носом, и тоже изменился в лице. Причем так внезапно и разительно, словно он вдруг что-то понял, что-то страшное и шокирующее. То, что словно тень маячило передо мной и ускользало…
За пару секунд в его лице пронеслись и потрясение, и паника, и боль, и столько всего… А я, ещё ничего толком не понимая, безошибочно почувствовала одно – случилась беда.
А потом его лицо превратилось в неживую, словно высеченную из гипса, маску.
Ни на кого больше не глядя, никому ничего не говоря, Дима взял свою маму под руку и вывел её из зала. Затем вернулся на секунду, забрал их вещи и снова ушёл.
К нему обратились и директор, и Ольга Юрьевна, спросили, что произошло, но он будто не услышал их. Со мной он тоже не попрощался, даже взглядом. Он как будто в один миг стал совсем другим, абсолютно чужим, далёким человеком. И это обострило в разы предчувствие беды…
– Видимо, там случилось что-то… неожиданное и срочное… – растерянно пробормотала Ольга Юрьевна, глядя на закрытую дверь. – Но, в общем, ситуация, по-моему, ясна. Дима, конечно, погорячился. Но и его понять можно…
Она приводила какие-то общие фразы в его оправдание. Я едва вникала в смысл её слов – перед глазами так и стояло перекошенное лицо Диминой матери. Но ещё больше меня пугала метаморфоза, произошедшая с ним самим. Меня не покидало ощущение неотвратимой катастрофы, по сравнению с которой весь этот педсовет – сущая ерунда. Оно давило на грудь каменной плитой, сжимала тисками сердце.
– Если спустить Рощину с рук... не драку, нет, – снова вылез Матвейчук, – а нападение на учителя, то этак каждый безнаказанно сможет кидаться на учителей, если им там что-то показалось…
Тётя снова заёрзала и спросила меня полушепотом:
– Ты с этим мальчиком общаешься? И… как близко?
– А что такое? – выдавила я через силу.
– Потом поговорим, – многозначительно изрекла Валя и опасливо покосилась на отца, который уже откровенно дремал.
– Говори сейчас.
– Сейчас не место и не время… – ответила она, но сама явно не находила покоя. Спустя полминуты добавила: – Хорошо, что они ушли. Рощины эти. Хорошо, что Иван их не видел. Зачем он вообще сюда припёрся?