Мой настоящий отец
Шрифт:
Ты спустил курок. Нотариус взвыл и схватился за сердце обеими руками. Но выстрел не прогремел. Ты жал на курок, пока друг семьи не повалился на ковер: от страха он лишился чувств. Ни одна пуля не вылетела из пистолета, хотя продавец зарядил его у тебя на глазах. Кабатчик с Монмартра был канальей, но проявил человеколюбие и спас от тюрьмы отчаянного парнишку, продав за немыслимую цену незаряженный пистолет. Такое объяснение подсказали тебе твой проницательный ум и оптимистичный взгляд на мир, не покидавшие тебя до последнего вздоха.
— Боже, Рене, что происходит? — кричала Раймонда Б.,
— Спроси у него, — ответил ты, выходя из комнаты.
Она бросилась к распростертому на полу мужу, а ты ушел, чувствуя, себя мстителем и убийцей. Став адвокатом, ты не раз говорил присяжным, что человек не есть сумма поступков и действий, потому что с тринадцати лет свято верил: мы несем ответственность за свои действия в куда большей степени, чем за их последствия.
Нотариус не только не подал жалобу, но и никому не рассказал о случившемся. Он поспешил передать дело коллеге, и много лет спустя оно решилось в нашу пользу.
Твое виртуальное преступление осталось тайной. Никаких последствий, кроме душевных терзаний, оно для тебя не имело, но через десять лет судьба-искусительница подкинула еще один шанс поквитаться. Ты был молодым, начинающим адвокатом, и к тебе обратилась та самая женщина, которую ты едва не сделал вдовой.
Они как обычно приехали с мужем отдыхать в Ниццу, и мадам срочно потребовалась твоя помощь. Ты принял ее с учтивой холодностью. Госпожа Б. разрыдалась у тебя на груди, призналась, что ее брак был сущим адом, она чувствовала себя несчастной, стала клептоманкой, и ее поймали с поличным в «Галери Лафайет». Магазин подал иск, и муж убьет ее, если узнает, а потом покончит с собой. Он болезненно щепетилен в вопросах чести, добавила она, видимо, забыв, с кем говорит.
Ты смотрел на плачущую женщину и размышлял. Жизнь мерзавца, предавшего твою мать, снова оказалась в твоих руках. Ты взял дело, добился оправдания клептоманки, и нотариус ничего не узнал.
Ты заключил свой рассказ поэтичной и простой фразой, которую я помню с тринадцати лет:
— Месть — блюдо, которое подают холодным. Я его разогрел, но есть не стал.
Я пишу эту книгу безо всякого плана — просто вспоминаю, что чувствовал, как будто облегчая твою совесть и обременяя свою. Пожалуй, мне это нравится. Надеюсь, тебе тоже.
В 1982 году я впервые подписывал книги в одном из магазинов Ниццы, и ты пришел поддержать меня, но, как ни старался привлечь внимание покупателей, автограф попросила всего одна женщина. Она долго изучала мою дарственную надпись, потом, нимало не смущаясь, поставила мне диагноз:
— Извращенная мифомания шизофренического свойства и неосознанное стремление к насилию на почве эдипова комплекса.
— Я его отец! — твоя реакция была мгновенной, в голосе прозвучали гордость и предостережение.
Она взглянула на тебя с опаской и улыбнулась — вежливо, как безнадежно больному.
— Что ж… На его счастье, он писатель, — сказала она и ушла, не заплатив. Ты отдал деньги в кассу, ругая наглых шарлатанов, что избавило нас от необходимости комментировать диагноз. Возможно, дама-графолог
Я был гнусным мальчишкой со смазливой мордашкой, но комплекс у меня был не Эдипа, а Ариадны. Как объяснит мне впоследствии доктор Плон, я не мог удержаться, рвал нить, чтобы стянуть ее покрепче узлами фантазии. Плону, конечно, виднее. Во всяком случае пуповину я перерезал собственноручно.
Я уже рассказал, как в семь лет, в тайне от тебя, по генеалогическим соображениям придумал себе другого отца. Год спустя наступил мамин черед. Правда, от нее я не отрекся, а подменил. Кто-то объяснит мои поступки психологическими проблемами, но в действительности, все дело было в ее прическе.
У графини Поль, как я называл ее за глаза в разговорах с друзьями, были очень длинные и дивно красивые волосы, делавшие ее похожей на Джоан Кроуфорд. В один прекрасный день она вдруг взяла и, ни с кем не посоветовавшись, подстригла их: то ли в стремлении к независимости, то ли ради смены образа, а может, просто назло всем. Утром я расстался с Джоан Кроуфорд, а вернувшись из школы, застал дома Арлетт Лагийе. [6] Это был чудовищный удар. С «ежиком» на голове мама лишилась всей своей таинственности и элегантности, перестала быть роковой женщиной: властная аристократка превратилась в самую обычную женщину. Она больше не была достойна ни меня, ни тебя, она вообще утратила достоинство.
6
Лагийе Арлетт (1940) — политический деятель, член партии «Рабочая борьба», первая женщина, выдвинувшая свою кандидатуру на пост президента Франции.
На следующее утро в школе я с ней поквитался.
— Видели мою мать?
Друзья кивнули. Мама привезла меня на машине, и я наврал ей, что спустило заднее колесо, чтобы она вышла и выставила на всеобщее обозрение свою уродскую башку. Возник затор, водители возмущенно гудели, и она обозвала меня идиотом, ведь колесо и не думало спускать.
— Ничего не заметили?
— Вообще-то… да. Прическа другая.
— Не только. Вы посмотрите на нее повнимательней, послушайте, как она говорит… Похожа на себя?
— Вроде… нет.
— Правильно! Потому что она — это не она.
— Как так?
— Они ее похитили. И подсунули мне двойника, а я делаю вид, что ничего не замечаю.
Друзья застыли в полном недоумении. Я думал, меня засыплют вопросами, но первая реакция оказалась совсем иной. Будущий психоаналитик-колумнист женского «глянца» Оливье Плон спросил со знанием дела:
— Мизинец что, не гнется?
В то время был очень популярен телесериал «Захватчики», в котором инопланетяне то и дело похищали и подменяли людей, но против меня интриговал бельгийский двор, а не пришельцы. Я отрицательно покачал головой — к великой досаде Оливье, которому всюду мерещились марсиане.