Мой настоящий отец
Шрифт:
Я ужасно рад, что в лучшем мире ты снова танцуешь; здесь ты не всегда мог себе это позволить.
Прежде чем закончить эту главу, я должен рассказать о самом, на мой взгляд, поразительном событии, произошедшем еще при твоей жизни. Поразительном, но объяснимом и одновременно выходящем за рамки разумного, так что даже моя мать — она не слишком интересовалась иррациональным, ей хватало других забот! — была ошеломлена спектаклем, который ты разыграл перед нами однажды вечером, за аперитивом.
Ты доживал последние недели, знал это и не боялся.
— Не хочу превратиться в маразматика, — говорил ты, когда мы оставались наедине. — Предупреждаю: я либо поправлюсь, либо сведу счеты с жизнью. Надоело.
Я отвечал «Конечно, поправишься!» А что еще я мог сказать? Ты пожимал плечами. В твоем понимании «маразматик» — это тот, кто уже не может просиживать часами над юридическими документами. В свои девяносто ты по-прежнему без конца консультировал собратьев-адвокатов, делясь с ними тонкостями аграрного права, тут ты был непревзойденным авторитетом. Ты принимал близко к сердцу и рвался разрешать любой конфликт, возникавший в жизни твоих друзей, поставщиков, даже водопроводчика, все их распри, тяжбы, разводы и незаконные обвинения… Кроме того, составлял десятки бумаг для процесса в апелляционном суде против савойских соседей, помогал Флоранс, дочери твоей приятельницы Клод, читая все ее работы, вел дела о социальном жилье для мэрии Вильфранша, где возглавлял Совет мудрецов (над этим титулом потешались все, кроме тебя).
Но теперь вся твоя энергия уходила на борьбу антител с метастазами. Когда накатывал очередной приступ бессилия, я присаживался на край кровати и пытался вернуть тебе силы доморощенными способами, вроде массажа, гипноза или рейки, знаменитой японской техники передачи энергии. В один из таких моментов, пытаясь передать тебе тепло своих рук, я задал вопрос, который мог показаться тебе странным:
— Что ты помнишь о Мельхиседеке?
Утром того дня моя приятельница Патрисия, приобщившая меня к рейки, сообщила о полученном во сне послании: я должен «выйти на Мельхиседека». Мы с Патрисией понятия не имели, кто он такой, а ты сходу ответил:
— Это царь Салима, [26] которому Авраам дал десятую часть того, что имел, [27] показав тем самым, что считает себя ниже него по положению и ставит выше всех остальных пророков, ведь именно к нему восходит таинство евхаристии. Но почему ты о нем спрашиваешь?
Я был ошарашен, что ты все это помнишь, хотя тут не было ничего удивительного. Тремя годами раньше, задолго до того, как у тебя обнаружили рак, ты решил «пополнить интеллектуальный багаж перед уходом». Во всяком случае, именно так ты не без доли лукавства объяснял, зачем выписал не только Библию и все апокрифические евангелия, но и Коран, и Талмуд, и Бардо Тодол, [28] чтобы с опорой на текстпонять, на чем именно основываются различные концепции и философские определения Незримого. Ты трудился над этим, как истинный юрист, не стремясь выставить себя эрудитом или укрепить свою веру. Не было вопроса, который мог бы поставить тебя в тупик, ты превратился в самого большого знатока из знакомых христиан, иудаистов и мусульман и тыкал их носом в искажения смысла и отклонения от текста, из которых выросли антагонистические религиозные доктрины. Ты попросил, чтобы я свел тебя с кем-нибудь из знакомых буддистов — хотел обсудить некоторые противоречивые места «Тибетской книги мертвых».
26
Шалема, будущего Иерусалима.
27
Быт. 14:18–20.
28
Bardo Thodol — тибетская книга мертвых.
Мгновенно выданный точный ответ сразил меня наповал, но разговор дальше не пошел: ты отключился под лаской моих пальцев, тщетно пытавшихся освежить твой пылающий лоб.
Я решил проверить информацию по твоим источникам. В Ветхом Завете имя Мельхиседека упоминается трижды: в Книге Бытия, в 110-ом псалме Давида и в Послании к евреям апостола Павла. Этот царь-жрец вышел навстречу Аврааму и вынес ему хлеб и вино, предвосхитив обряд причастия. [29] В псалме Давида Яхве говорит: «Ты священник вовек по чину Мельхиседека». А Павел пишет: «Это и царь мира, без отца, без матери, без родословия, не имеющий ни начала дней, ни конца жизни, уподобляясь Сыну Божию, пребывает священником навсегда». [30] Примечание внизу страницы уточняет, что некоторые отцы церкви считают этого таинственного царя «мессией Ветхого Завета», тем, «кто изменил Закон», прообразом Иисуса.
29
Быт. 14.
30
Евр. 7:1–3.
Через два часа ты вынырнул из дремы и сейчас же потребовал аперитив и был на удивление бодр впервые за много месяцев. Сам, без палки добрался до кресла в гостиной, пригубил коктейль, приготовление которого ты отныне поручил маме — она увидела в этом дурной знак и роняла в шейкер лед, орошая его слезами. И внезапно, словно продолжая прерванный на полуслове разговор, ты произнес поразительный монолог, время от времени прищелкивая языком и меняя интонации, чередуя шутки с лирическими отступлениями. Именно так ты всю жизнь рассказывал мне разные истории, по этой манере я тосковал последние годы твоей жизни, с тех пор, как конфликт с савойскими соседями поверг тебя в черную меланхолию.
Я максимально точно воспроизвожу этот не фигурирующий в Библии эпизод, который ты сочинил прямо при нас, хотя могло показаться, будто он извлечен из глубин памяти или привиделся во сне.
— Однажды Авраам спросил Мельхиседека, как ему спасти свое стадо от голода. Мельхиседек посоветовал ему идти в Египет, где много пастбищ.
— Но что я стану делать, если египтяне схватят меня, когда я поведу свой скот на их пастбища?
— Прикинься простаком: скажи, будто не знал, что ты в их пределах, просто увидел свежую траву и повел туда овец, а они принялись щипать. Попроси прощения и добавь: это пастбище доселе не топтано, и разве не лучше удобрить землю, чем оставить траву сохнуть на корню? Потом веди свое стадо дальше. Будь учтив, хитроумен и уверен в своей правоте.
Мы смотрели на тебя во все глаза, а ты кинул в рот горсть кешью, быстро проглотил и продолжил:
— И Авраам пошел в Египет: он следовал советам Мельхиседека, и все шло хорошо, овцы благоденствовали и возносили хвалу Яхве. Но однажды Авраам ступил на земли фараона, и воины схватили его вместе с женой Сарой, заковали в цепи и привели ко двору. «Кто ты, чужеземец, и как осмелился пустить свое грязное стадо на мои луга? — Я Авраам, господин мой и повелитель. Овцы завели меня на твои земли. Мне следовало догадаться, что такая чудная трава может принадлежать только царю. Как мне вымолить у тебя прощение? — Кто эта прекрасная женщина, что стоит рядом с тобой? Она тебе жена?»
В этом месте твой рассказ слился с эпизодом из Книги Бытия, так что перехода легко было не заметить.
— Авраам вспомнил слова Мельхиседека и ответил: «Я ей брат, о великий Фараон». Он думал, ему сохранят жизнь из-за Сары и будут хорошо с ним обращаться ради нее. Учтивость, хитроумие, уверенность в себе. Изумительный коктейль, Поль Симона, разве что еще капельку вишневого ликера и самую малость Кампари.
Ты последний раз назвал маму обоими данными при крещении именами, что означало: ты в хорошем расположении духа и рад пообщаться. Больше тебе такой случай не представился. Ты поставил стакан, мы сели за стол, и ты почти сразу впал в состояние полной апатии. Нас это приводило в отчаяние, а тебе было все равно.
— Прошу тебя, Рене, не засыпай за едой! — молила Поль Симона.
На это непреднамеренное оскорбление ее кулинарного таланта — единственный способ самовыражения, который твоя властная натура никогда в ней не подавляла, — мама всегда реагировала болезненно, я втихаря доедал за тобой, пока она была на кухне, как делал ты, когда я был маленьким.
Ты отправился спать до десерта, не дав мне прокомментировать твою парабиблейскуюлегенду. Ты не отдавал себе отчета, какой удивительный трюк ты нам устроил. Может, ты был в трансе? Или в тебя вселился некий дух? Если бы ты не рассказал все это в своей обычной манере, с пафосом, уравновешенным иронией.