Мой отец – нарком Берия
Шрифт:
Ядерный щит, как до недавнего времени мы с гордостью называли ракетно-ядерное оружие, был создан раньше. Создан потом и кровью, но именно он с конца сороковых прикрывал Советский Союз. Но там, на Семипалатинском полигоне, и тогда, 29 августа сорок девятого, мы не были первыми. Еще раньше, в половине шестого утра 16 июля 1945 года ослепительная вспышка накрыла заокеанский полигон Аламогордо. Так начиналась многолетняя изнурительная гонка, в которой нам так и не суждено было оказаться победителями…
Прошло уже немало лет, но покров тайны с истории создания ядерного оружия полностью не снят. Увы, даже появившиеся в последние годы публикации на эту тему, вопреки ожиданиям, не столько внесли долгожданную ясность, сколько распалили дремавшие под бдительным оком цензуры страсти. Так где же она, правда о бомбе, обладать которой стремились и мы, и наши союзники, и наши противники?
Эта глава посвящена почти неизвестной
Из воспоминаний Уинстона Черчилля:
«17 июля пришло известие, потрясшее весь мир. Днем ко мне заехал Стимсон и положил передо мной клочок бумаги, на котором было написано: “Младенцы благополучно родились”. Я понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее. “Это значит, – сказал Стимсон, – что опыт в пустыне Нью-Мексико удался. Атомная бомба создана…” Сложнее был вопрос о том, что сказать Сталину. Президент и я больше не считали, что нам нужна его помощь для победы над Японией. В Тегеране и Ялте он дал слово, что Советская Россия атакует Японию, как только германская армия будет побеждена, и для выполнения этого обещания уже с начала мая началась непрерывная переброска русских войск на Дальний Восток. Мы считали, что эти войска едва ли понадобятся, и поэтому теперь у Сталина нет того козыря против американцев, которым он так успешно пользовался на переговорах в Ялте. Но все же он был замечательным союзником в войне против Гитлера, и мы оба считали, что его нужно информировать о новом великом факте, который сейчас определял положение, не излагая ему подробностей. Как сообщить ему эту весть? Сделать ли это письменно или устно? Сделать ли это на официальном или специальном заседании, или в ходе наших повседневных совещаний, или же после одного из таких совещаний? Президент решил выбрать последнюю возможность. “Я думаю, – сказал он, – что мне следует просто сказать ему после одного из наших заседаний, что у нас есть совершенно новый тип бомбы, нечто совсем из ряда вон выходящее, способное, по нашему мнению, оказать решающее воздействие на волю японцев продолжать войну”. Я согласился с этим планом.
…На следующий день, 24 июля, после окончания пленарного заседания, когда мы все поднялись со своих мест и стояли по два и по три человека, я увидел, как президент подошел к Сталину и они начали разговаривать одни при участии только своих переводчиков. Я стоял ярдах в пяти от них и внимательно наблюдают эту важнейшую беседу. Я знал, что собирается сказать президент. Важно было, какое впечатление это произведет на Сталина. Я сейчас представляю себе всю эту сцену настолько отчетливо, как будто это было только вчера. Казалось, что он был в восторге. Новая бомба! Исключительной силы! И может быть, будет иметь решающее значение для всей войны с Японией! Какая удача! Такое впечатление создайтесь у меня в тот момент, и я был уверен, что он не представляет всего значения того, о чем ему рассказывали. Совершенно очевидно, что в его тяжелых трудах и заботах атомной бомбе не было места. Если бы он имел хоть малейшее представление о той революции в международных делах, которая совершалась, то это сразу было бы заметно. Ничто не помешало бы ему сказать: “Благодарю вас за то, что вы сообщили мне о своей новой бомбе. Я, конечно, не обладаю специальными техническими знаниями. Могу ли я направить своего эксперта в области этой ядерной науки для встречи с вашим экспертом завтра утром?”. Но на его лице сохранилось веселое и благодушное выражение, и беседа между двумя могущественными деятелями скоро закончилась. Когда мы ожидали свои машины, я подошел к Трумэну. “Ну, как сошло?” – спросил я. “Он не задал мне ни одного вопроса”, – ответил президент. Таким образом, я убедился, что в тот момент Сталин не был особо осведомлен о том огромном процессе научных исследований, которым в течение столь длительного времени были заняты США и Англия и на который Соединенные Штаты, идя на героический риск, израсходовали более 400 миллионов фунтов стерлингов… Советской делегации больше ничего не сообщали об этом событии, и она сама о нем не упоминала».
О взрыве в пустыне под Аламогордо первого американского атомного устройства Сталин узнал – и это уже не секрет – до встречи с Трумэном. О результатах испытания, полученных американцами, Иосифу Виссарионовичу доложил лично мой отец. Было это там же, в Потсдаме, в период работы конференции глав великих держав. Разговор состоялся в присутствии генерал-полковника Серова. От него я и знаю все эти подробности.
Генерал-полковник Серов находился тогда при маршале Жукове в оккупационных войсках в Германии. К слову, Героем Советского Союза он стал по представлению Георгия Константиновича. Отличился Серов в боях за Берлин, на Зееловских высотах. Так вот, как раз он и рассказал мне, как все происходило в действительности. Прибыли люди из разведки, у которых уже были на руках материалы, связанные с испытаниями первой атомной бомбы. Доложили отцу. Отец, в свою очередь, тут же доложил Сталину.
Иосиф Виссарионович был очень недоволен. Раздражение понятно, американцы нас опередили… Естественно, в довольно резкой форме поинтересовался, как обстоят дела у нас. Отец доложил, что нам потребуется еще год-два, мы находимся, сказал, на том уровне, который пока не позволяет нам ответить на вызов американцев раньше.
Должен сказать, что разговор на эту тему заходил у них, конечно же, не впервые. Сталин постоянно интересовался ходом исследований. Вот и на этот раз отец доложил о последних результатах, рассказал, в частности, что сам плутоний уже получен, полным ходом идут работы над конструкцией самой бомбы. И тем не менее, сказал отец, при самых благоприятных обстоятельствах раньше ничего у нас не получится. «Минимум два года».
Курчатова при этом разговоре, вопреки тому, что сплошь и рядом пишут сейчас, не было. Не было, естественно, и целого монолога, якобы произнесенного тогда Сталиным. Пишут, что Иосиф Виссарионович тут же поручил Курчатову ускорить работы. В действительности же, как рассказывал мне Серов, Сталин внимательно выслушал доводы отца и сказал лишь, что намерен в ближайшем будущем к этому вопросу еще вернуться. Вот, пожалуй, и все. Потом, как известно, был разговор с американским президентом, о котором и вспоминает Черчилль…
Удивление Черчилля вполне понятно, но нам-то с вами предыстория разговора Сталина с Трумэном уже известна… Иосиф Виссарионович воспринял сообщение американского президента абсолютно спокойно. Скорее, это и не сообщение было, как таковое, а зондаж. Проба на реакцию Сталина.
Возвратившись с заседания, Сталин никаких разносов никому не устраивал, как рассказывают, а лишь дал указание моему отцу подготовить предложения по форсированию этих работ. В результате, как известно, был создан Специальный комитет с более широкими полномочиями, а все ресурсы страны были брошены на создание атомной бомбы.
Из официальных источников.
Специальный комитет был создан на основании постановления Государственного Комитета Обороны от 20 августа 1943 года. В Специальный комитет при ГКО входили Л. П. Берия (председатель), Г. М. Маленков, Н. А. Вознесенский, Б. Л. Ванников, А. П. Завенягин, И. В. Курчатов, П. Л. Капица, В. А. Махнев, М. Г. Первухин. На Комитет было возложено «руководство всеми работами по использованию внутриатомной энергии урана». В дальнейшем был преобразован в Специальный комитет при Совете Министров СССР. В марте 1953 года на Комитет было возложено и руководство другими специальными работами оборонного значения. На основании решения Президиума ЦК КПСС от 26 июня 1953 года Специальный комитет был ликвидирован, а его аппарат передан во вновь образованное Министерство среднего машиностроения СССР.
Сталин торопил и с водородной бомбой. Надо отдать ему должное, ничего без его ведома тут не делалось. Здесь средств у него было много – от материального поощрения людей, занятых в проекте, до давления. Но помогал, безусловно. Я как-то рассказывал своим нынешним коллегам, что у меня в институте тогда было вычислительных машин больше, чем сегодня. Одиннадцать! Да, большие по объему, еще первого поколения, но – были! Отечественная, кстати, техника. Все расчеты и в атомном проекте, и в ракетном, да и других крупных систем, были сделаны на нашей вычислительной технике. Странно, что все это уже забыто. А ведь основные разработчики находились в Киеве и Харькове. Профессор Лебедев, целый ряд других ученых создали эти машины с помощью атомного комитета. Они и предназначались изначально для реализации ядерного проекта.
Хотя именно тогда партия давила лженауку кибернетику… Ее ЦК, аппарат, как всегда, были далеки от реальных вещей.
Юрий Жданов с товарищами громил кибернетику, а страна выпускала для «оборонки» эти крайне необходимые нам машины. Их болтовня нам не мешала, потому что к таким серьезным вещам, как ядерный, ракетный проекты, партийных работников и близко не подпускали. В других отраслях, где они имели возможность вмешиваться, они, конечно, мешали здорово… А Сталина интересовало дело. Цену аппарату ЦК он знал, поверьте… Он ему был нужен лишь для контроля. Во всяком случае – знаю это точно – противником вычислительной техники он не был. Напротив, выделялись соответствующие средства, предприятия переходили на выпуск новой продукции.