Мой портфель
Шрифт:
Как интересно.
Фиджи, Таити, Лос-Пальмос – такие названия и острова, говорят, очень давно открыты, говорят, кем-то, а сейчас живут на доходы от туристов каких-то.
Выставки цветов на Таити…
А Таити открыт давно и работает круглые сутки. А Багамские острова… Как? Вы не бывали на Багамах?
– Ну, грубо говоря, не бывал.
– Вот европейские столицы похожи. Если вы были в Париже, то уже можно, говорят, не ездить в Вену или Стокгольм. Разве вы этого не знали?
– Ну, как же, не знал, как же, не знал. Ну, конечно, не знал. Вы же знаете – все время на работе. Глянешь иногда в окно… Выедешь куда-нибудь на троллейбусе… И, в общем, всегда обратно. Так сказать, умом постигаешь, воображением. Дома все себе можно представить.
Часа в два ночи появляется Сидней – и раздражает. А если мне хочется с ними поговорить, то я их вижу здесь. Они же все здесь бывают. Финнов уже совсем от наших не отличишь. Ихний Хельсинки – тот же Гомель, я так думаю. Попробуйте меня разубедить. А нехватку воображения можно пополнить в самом популярном клубе, клубе кинотеледомагорепутешественников, когда своими глазами видишь тех, кто побывал в Дании.
Но, говорят, самое интересное – пароходом. Экран, значит, на экране вода, океан, земли ни черта не видать. Если океан спокоен – никто ничего, плывем. По квартирам тишина. И вдруг налетает ветер из телевизора – как даст прямо в лицо, с брызгами. Ну там инструкция есть: ведро воды сзади в телевизор заливаешь с утра, на ведро воды пачку соли за семь копеек и ветродуй для морского колорита. Это если диктор предупреждает, что поплывем, потому что, если поскачем, допустим, на лошадях через лес, а аппарат сработает на брызги, впечатление не то – на лошади с веслами, как дурак.
Значит, вот так: ветер двинул, брызги, лежишь мокрый – ну полное ощущение. И тут начинается горизонт – вверх, горизонт – вниз, прямо разрывает. От телевизоров – рычаги к кроватям. Операторы на студии управляют всеми кроватями, пока людей просто выворачивать не начинает. Ну, по сто квартир в доме, и все плывут в Австралию. Если очень плохо – сошел с кровати, и все, но впечатление потерял. А тут крики чаек из кухни, кто-то кусает из динамика.
Некоторые, самые крепкие, звонят на студию и слышат крик капитана: «Спасайся! Мина по борту!» Лежишь на койке весь в слезах. Потом выгружаемся, конечно, в разных квартирах, кто в каком состоянии. И только члены клуба кинопутешественников. Парень сказал: с этим будет очень строго. Потому что очень удобная поездка, как на кладбище: все едут туда. Оглянулся, и ты дома: жена, дети – итальянские впечатления.
А сейчас цветная стереофония пошла. Мы в Стамбуле с корреспондентом устриц жевали. Он – по ихнюю сторону экрана, мы – по нашу. То есть он жует – стереофония, звук, цвет, хруст, писк… Единственное, вкуса нет, хотя слюна уже пошла.
Что такое, без четверти два все время?
Это манометр!
Современная женщина
Что случилось с женщинами?
Я постарел или новая мода – невозможно глаз оторвать, трудно стало ходить по улицам.
Современная женщина, идущая по городу, – отдельная, сладкая, близкая тема для разговора. Сказочная, как выставка мод. Будоражаще пахнущая издали. Стройная. В брючках, закатанных под коленки, открывая миру сапоги, а в них чулочки и только в них – ножки. А на торсике – вязанная самой собой кофтуля-свитерок с ниспадающим, открывающим, отрывающим от дела воротником, а уже в воротнике – шейка, служащая для подъема и опускания груди, с цепочкой и украшенная головкой со стекающей челкой на строгие-строгие, неприступные глаза, закрытые для отдыха длинными, загнутыми вверх прохладными ресницами, вызывающими щекотку в определенные моменты, до которых еще надо добраться, а для этого надо говорить и говорить, говорить и говорить, и быть мужественным, и хорошо пахнуть, не забывая подливать сладкий ликер в рюмки, перекладывая билеты в Большой зал из маленького кармана в пистончик и попыхивая сигаретой с калифорнийским дымком, зажженной от зажигалки «Ронсон», срабатывающей в шторм и лежащей тут же возле сбитых сливок, присыпанных шоколадом, в тридцати сантиметрах от гвоздик в хрустальной узкой вазе, закрывающей нежный подбородок, но открывающей губки, где тает мармелад.
О Боже, оркестр, ну что же ты?! Вот и датчане вышли в круг, вот и ритм, но нет, не то. Пусть датчане прыгают, а мы спокойно, почти на месте, неподвижно, струя кровь мою от вашей в трех сантиметрах и вашу влагу от моей – в пяти.
Ваша стройность перестала быть визуальной, она уже – здесь. А разность полов так очевидна, так ощутима. Мы так по-разному одеты и представители столь разных стай. Только наши шаги под этот оркестр. Из наших особей исчез интеллект и пропали глаза, мы ушли в слух. Его музыка, твое дыхание и там, внизу, движение в такт контрабасу. И догорает сигарета, и допевает квартет, и ликер из графина перетек в наши глаза, а сливки с шоколадом еще не кончились. Они припорошили губы, и мы будем их есть потом, позже, медленно.
Хороший режиссер в этом месте ставит точку, потому что к нам приближаются. Официант, портье, милиционер и распорядитель танцев…
Стиль спора
Хватит спорить о вариантах зернопогрузчика. Долой диспуты вокруг технических вопросов. Мы овладеваем более высоким стилем спора. Спор без фактов. Спор на темпераменте. Спор, переходящий от голословного утверждения на личность партнера.
Что может говорить хромой об искусстве Герберта фон Караяна? Если ему сразу заявить, что он хромой, он признает себя побежденным.
О чем может спорить человек, который не поменял паспорт? Какие взгляды на архитектуру может высказать мужчина без прописки? Пойманный с поличным, он сознается и признает себя побежденным.
И вообще, разве нас может интересовать мнение человека лысого, с таким носом? Пусть сначала исправит нос, отрастит волосы, а потом и выскажется.
Поведение в споре должно быть простым: не слушать собеседника, а разглядывать его или напевать, глядя в глаза. В самый острый момент попросить документ, сверить прописку, попросить характеристику с места работы, легко перейти на «ты», сказать: «А вот это не твоего собачьего ума дело», и ваш партнер смягчится, как ошпаренный.
В наше время, когда уничтожают вредных насекомых, стерилизуя самцов, мы должны поднять уровень спора до абстрактной высоты. Давайте рассуждать о крахе и подъеме Голливуда, не видя ни одного фильма. Давайте сталкивать философов, не читая их работ. Давайте спорить о вкусе устриц и кокосовых орехов с теми, кто их ел, до хрипоты, до драки, воспринимая вкус еды на слух, цвет на зуб, вонь на глаз, представляя себе фильм по названию, живопись по фамилии, страну по «Клубу кинопутешествий», остроту мнений по хрестоматии.
Выводя продукцию на уровень мировых стандартов, которых никто не видел, мы до предела разовьем все семь чувств плюс интуицию, которая с успехом заменяет информацию. С чем и приходится себя поздравить.
Прошу к столу – вскипело!
Сын мой неосуществленный
Сын мой неосуществленный. Итак, что тебе взять у беспутного отца, покорителя маленьких компаний и больших розовых женщин?
Нерожденный сын мой. Нам гордиться нечем. Рад бы посадить тебя на диван, показать на шкаф, набитый книгами, и сказать: «Смотри, сынок. Отец не будоражил и не бузотерил понапрасну. Все эти три полки он написал крупным, стремительным почерком. А ты, негодяй?!»