Мой роман, или Разнообразие английской жизни
Шрифт:
– Нет.
– И прекрасно! у меня есть свеженькие яички: не хотите ли, мистер Джон, я приготовлю вам яичницу с ветчиной? А если вы захотите рому к чаю, так у меня есть немного: вы сами давным-давно оставили немного в своей дорожной фляжке.
Борлей отрицательно покачал головой.
– Рому не нужно, мистрисс Гудайер; принесите лучше свежого молока. Посмотрю, не сумею ли я приласкать к себе природу.
Мистрисс Гудайер, не понимая, что хотел выразить этими слова мистер Борлей, отвечала: «очень хорошо», и исчезла.
В этот день Борлей отправился с удочкой и всячески старался поймать одноглазого окуня, – но тщетно. Бросив это занятие, он засунул руки в карманы и, насвистывая песни, долго бродил по берегу. Он воротился в коттэдж при закате солнца, пообедал, не хотел пить рому и чувствовал себя не в духе. Потребовав перо, чернил и бумаги, он хотел писать, но не мог написать и двух строчек. Он позвал мистрисс Гудайер.
– Скажите вашему мужу, чтобы он пришел сюда посидеть и поболтать.
Старик Джэкоб Гудайер приплелся наверх, и Борлей велел ему рассказывать деревенские новости. Джэкоб повиновался весьма охотно, и Борлей заснул наконец под говор старика. Следующий день был проведен почти точно также; только к обеду была поставлена бутылка водки, и Борлей, кончив ее, не звал уже наверх Джэкоба, но занялся письмом.
На третий день шел беспрерывный дождь.
– Нет ли у вас каких нибудь книг, мистер Гудайер? спросил бедный Джон Борлей.
– О, да! есть какие-то: их оставила здесь хорошенькая лэди; а может быть, не хотите ли вы взглянуть на собственные её сочинения?
– Ни за что на свете! все женщины не пишут, а только марают бумагу; а всякое маранье всегда бывает одинаково. Принесите мне книги.
Книги были принесены. Это были стихотворения и опыты по различным отраслям литературы. Борлей знал их наизусть. Он начал любоваться дождем, который к вечеру прекратился. Борлей схватил шляпу и ушел.
– Природа, природа! восклицал он на открытом воздухе, пробираясь по окраине дороги, обратившейся в грязь: – я не мог приласкать тебя! Сознаюсь откровенно, я бессовестно издевался над тобой; ты кокетлива как женщина и как женщина нескоро прощаешь обиды. Впрочем, я и не жалуюсь. Быть может, ты очень хороша, – я и не спорю; но в то же время ты самая тяжелая, самая скучная подруга, с какой мне когда либо случалось встретиться. Слава Богу, что я не женился на тебе!
Таким образом Джон Борлей совершал свои путь к Лондону и зашел на перепутье в первый трактир. Из этого места он вышел уже с веселым видом и в веселом расположении духа отправился в сердце города. Вот он уже дошел до Лейсестерского Сквэра, любуется иностранцами, населяющими эту часть города, и напевает песню; вот из ближайшего переулка выходят две фигуры и внимательно следят за каждым его шагом; вот он направляет свой путь чрез лабиринт улиц и переулков, пересекающих квартал Сент-Мартинс, и, с отрадной надеждой на веселую пирушку в одном из любимых трактиров, он брянчит серебряными монетами; вот знакомые фигуры догоняют его и идут с ним почти рядом.
– Приветствую тебя, свобода! произнес Джон Борлей про себя. – Твое жилище в горах, твои чертоги в тавернах.
– Именем закона арестую вас, произнес грубый голос, и в то же время Борлей почувствовал страшное, но знакомое ему прикосновение к его плечу.
Двое полицейских чиновников, преследовавших его, поймали наконец свою добычу.
– По чьему взысканию? спросил Борлей, запинаясь.
– По взысканию мистера Кокса, винного погребщика.
– Кокса! человека, которому, не далее трех месяцев назад, я дал вексель на имя моих банкиров.
– Но они не хотели очистить его.
– Так чтожь за беда! я имел намерение заплатить долг – и довольно. Человек с благородной душой часто обещание или расположение сделать доброе дело принимает за самое дело. После этого Кокс чудовище неблагодарности: я не хочу быть его покупателем.
– И поделом ему! Не угодно ли вам взять кабриолет?
– Зачем! я лучше истрачу эти деньги на что нибудь другое, сказал Джон Борлей. – Дайте мне взять вас под руки: ведь я человек неспесивый. Во всяком случае, благодарю Небо, что оно не допустило меня ночевать в деревне.
И действительно, Джон Борлей провел эту ночь в тюрьме.
Глава LXV
Мисс Старк была из числа женщин, которые проводят свою жизнь в постоянной и самой ужасной борьбе в общественном быту – в войне с своей прислугой. Она смотрела на членов этого разряда общества, как на самых бдительных и непримиримых врагов несчастных домовладельцев, осужденных нанимать их. Она полагала, что эти люди ели и пили сколько принимала их натура собственно затем, чтоб раззорить своих благотворителей, что они жили друг с другом и со всеми мелочными лавочниками в одном постоянном заговоре, целию которого было обманывать и обкрадывать. Мисс Старк была в некотором отношении весьма жалкая женщина. У неё не оказывалось ни родственниц, ни подруг, которые могли бы участвовать в её одинокой распре с домашними врагами. Незначительный доход её, прекращавшийся вместе с концом её жизни, не обязывал различных племянников и племянниц, кузенов и кузин питать к ней чувство родственной любви, а потому, чувствуя недостаток в существе с доброй, благородной душой среди людей, внушавших к себе недоверие и ненависть, она старалась отыскать такое существо между наемными компаньонками. Но компаньонки недолго уживались с мисс Старк. Это случалось потому, что или мисс Старк не нравилась им, или они сами не приходились по душе мисс Старк. Вследствие этого бедная женщина решилась воспитать маленькую девочку, которой бы сердце было еще свежо и непорочно, и от которой можно бы ожидать впоследствии искренней благодарности. Она во всех отношениях оставалась, довольною маленькою Гэлен и в душе положила держать этого ребенка в своем доме столько времени, сколько сама она продержится на земле, то есть еще, быть может, лет тридцать, если не более, – и потом, заградив ей совершенно дорогу к супружеской жизни и заглушив в ней все нежные чувства, ничего не оставить ей кроме одного только сожаления о потере такой великодушной благодетельницы. Согласно с этим понятием и с целию как можно более расположить к себе ребенка, мисс Старк смягчила свой холодный, суровый характер, так натурально согласовавшийся с её образом жизни и понятий, и была добра к Гэлен по своему. Она не била ее, не щипала и не заставляла оставаться голодною. По условию, сделанному с доктором Морганом, мисс Старк позволяла Гэлен видеться с Леонардом, и для первого свидания пожертвовала десять пенсов на лакомство, кроме определенного количества фруктов из своего собственного сада – щедрость, которую она не считала за нужное возобновлять при следующих свиданиях. В замен этого, она воображала, что купила полное право располагать Гэлен в физическом и моральном отношениях, и, само собою разумеется, ничто не могло превзойти её негодования, когда, в одно прекрасное утро, встав с постели, она узнала, что маленькая питомица её убежала. Мисс Старк тотчас догадалась, что Гэлен убежала к Леонарду. Но как ей ни разу не приходило в голову спросить Леонарда о месте его жительства, то она решительно не знала, что ей делать, и целые сутки провела в бесполезном унынии. Наконец неожиданная потеря любимой девочки до такой степени становилась ощутительной, что в душе мисс Старк пробудилась вся энергия, которая привела ее к заключению, что, руководимая самым искренним чувством благотворительности, она имеет право требовать это бедное создание от людей, к которым Гэлен так безразсудно бросилась.
Вследствие этого, она поместила в газете Times объявление, или, вернее сказать, вольное подражание объявлению, посредством которого, в былые годы, она отыскивала свою либимую болонку.
«Две гинеи награды!
«Пропала, из Плющевого Коттэджа, в Хайгете, маленькая девочка; кличка ей Гэлен; приметы: голубые глаза и каштановые волосы; в белом кисейном платье и соломенной шляпке с голубыми лентами. Кто доставит девочку в Плющевый Коттэдж, тот получит вышепомянутое награждение.
«NB. К означенной награде прибавлений никаких не будет!»
Надобно же случиться, что мистрисс Смедлей поместила в той же газете свое собственное объявление касательно своей племянницы, которая только что приехала из провинции и желала пристроиться к месту. Таким образом, вопреки своему обыкновению, мистрисс Смедлей послала за газетой и подле своего объявления увидела объявление мисс Старк.
Невозможно было ошибиться в том, что описание примет относилось именно к той Гэлен, которая жила в доме мистрисс Смедлей; а так как это объявление встретилось со взорами домовладетелыищы в тот самый день, когда Борлей своим посещением наделал в доме столько шуму и скандала и когда мистрисс Смедлей решилась отказать в квартире постояльцу, принимавшему подобных гостей, то нисколько не покажется удивительным, если добродушная женщина приходила в восторг от одной мысли, что может представить Гэлен в прежний, безопасный дом. Во время этих размышлений Гэлен сама вошла в кухню, где сидела мистрисс Смедлей; добрая хозяйка дома имела столько неблагоразумия, что показала маленькой девочке объявление мисс Старк, и, как она сама выражалась, «серьёзно» переговорила с ней об этом предмете.
Напрасно Гэлен, с горячими слезами, умоляла не предпринимать никаких мер по поводу объявления мисс Старк; мистрисс Смедлей считала непременным долгом представить пропавшую девочку. Слезы Гэлен непроизвели на нее никакого впечатления: она надела шляпку и ушла. Гэлен, догадываясь, что мистрисс Смедлей отправилась обрадовать мисс Старк, немедленно решилась на новый побег. Леопарда в это время не было дома: он ушел с своими сочинениями в контору «Пчелиного Улья»; но Гэлен начала укладывать все свое имущество, и когда кончила это занятие, Леонард возвратился. Она сообщила ему неприятную новость, объявила, что будет самое несчастное создание, если принудят ее воротиться к мисс Старк, и так патетически умоляла спасти ее от предстоявшей горести, что Леонард, нисколько не медля, согласился на её предложение к побегу. К счастью, квартирный рассчет простирался на весьма незначительную сумму, и эта сумма была оставлена служанке, – так что, пользуясь отсутствием мистрисс Смедлей, они вышли из дому без малейшего шума и суматохи. Леонард перенес свои пожитки в ближайшую контору дилижансов и вместе с Гэлен, отправился искать новую квартиру. Благоразумие требовало поселиться в другом и более отдаленном от прежнего квартале; Леонард так и поступил: он нашел небольшую квартирку в самой отдаленной части города, называемой Ламбет.