Мой сумасшедший папа

Андрианова Ирина

— Есть хочу, — сообщил Черт.

— Я тоже, — поддержала я его.

И начала тут же что-то стряпать, подогревать, резать. Вся эта возня с приготовлением и ужином заняла у нас часа два.

Потом, когда совсем стемнело и над дачным поселком эхом пронеслись собачьи голоса и начали посвистывать близко-близко в траве у дома цикады, Черт взял меня за руку и притянул к себе.

Мы целовались почти целый час, молча, упорно, а я все это время дрожала, как осенний лист.

Потом Черт вдруг что-то почуял, отстранился от меня и спросил:

—

У тебя кто-нибудь был, Командирша?

— А у тебя? — пролепетала я.

— Естественно. В последний раз рыжая одна. Раза три встречались. А потом она заявилась ко мне домой и потребовала, чтобы я на ней женился.

До сих пор не пойму: зачем Черт говорил мне о какой-то рыжей? То ли не хотел, чтобы я повторила ее действия, то ли сообщал мне, что имеет некоторый опыт в интимных делах? Не знаю...

— А если я к тебе заявлюсь, как рыжая? — спросила я.

— Попробуй, — улыбнулся Черт в уже кромешной темноте и принялся шарить по интригующему серебристому платью — искал застежку.

— Не так... — выдохнула я и показала, как и где оно расстегивается. Светкин урок я усвоила добросовестно.

Мы говорили с Чертом шепотом, как лунатики. Словно наши обычные голоса грохотали бы в ночном поселке камнепадом и все жители собрались бы у Светкиного дома с законными требованиями тишины.

И вот когда мы уже стояли друг перед другом совсем без всего и я в каком-то одурманивающем тумане увидела, что Черт совсем-совсем мальчишка, худой, неловкий, с синеватой замерзшей кожей, — в этот момент у ворот Светкиной дачи прошуршали колеса автомобиля, хлопнула дверца, хохотнул женский голос, пробасил мужской. Я догадалась, что приехал Светкин папашка, дядя Олег.

— Бежим! — шепотом закричала я Черту.

Он испугался. Ах, как он испугался! Нервничая, начал натягивать джинсы, рубашку, куртку; кроссовки никак не зашнуровывались, и он от злости, испуга и ярости разорвал один шнурок.

Я тоже лихорадочно натянула платье, схватила одной рукой сумку, другой — тесные новые туфли и выскочила за Чертом в открытое окно на веранде.

Когда мы уже влетели в лес и я остановилась, чтобы в росной траве вымыть заляпанные ноги, первое, что мне пришло в голову, — на столе осталась стоять не пустая молочная бутылка, а сковорода с недоеденной жареной колбасой. Я рассмеялась.

Черт, всю дорогу от поселка не проронивший ни звука, резко сказал:

— Глупо.

— Ты не понял... — хотела объяснить я.

— Не надо, а? — Голос его дрожал от обиды, злости, бессилия, широкоплечая, нелепая Командирша, видела его испуг, ею полудетское тело, теперь еще и смеюсь...

Он, не оглядываясь, широко зашагал по еле виднеющейся дороге. Он бросил меня. Я перестала для него существовать.

Мне пришлось весь путь бежать за Чертовой тенью, как собачке. С детства я боялась темноты, тем более черного ночного леса.

В метро нам повезло: из тоннеля — мы ни минуты не ждали — появилась ленивая, тяжелая электричка. Мы вошли в пустой вагон, в тот же вагон вбежала возбужденная команда и черная, как туча, Эльза.

— Невезуха, — пробормотал Черт, — всегда надо отрываться и метро, когда народу много. Теперь они не отстанут.

За окнами мелькали огоньки перегонов, тихие станции с полупритушенным светом. Команда о чем-то яростно, тихо переговаривалась, Эльза трясла головой и оглядывалась на нас.

Перед станцией, на которой мне надо было выходить, Черт, не глядя в мою сторону, сказал:

— Дойдем до твоей школы, там я останусь, а ты руки в ноги — и чеши домой.

— Почему чеши? Я пойду. — Я попыталась усмехнуться и показать: мне не страшно.

— Я сказал, руки в ноги, — значит, руки в ноги. Ты их не знаешь — мигом обуют...

— Правильно, не знаю и знать не хочу...

— Все, — оборвал меня Черт.

Мы молчали, поезд вот-вот должен был въехать на мою станцию.

— Ты позвонишь мне завтра? — спросила я.

Конечно, он не собирался мне звонить, он уже выбросил меня из мыслей и непонятно зачем сейчас провожал... Да и я сама не знаю — зачем задала ему этот вопрос?

Черт не успел ответить. Поезд остановился, двери разъехались, и мы выскочили из вагона.

Эльза и команда не отставали. Они шли за нами быстро, тихо, следуя неясному для нас плану. И тут на улице меня прорвало. Ну должны же люди уметь объясняться?!

— Черт, миленький, я не хотела тебя обидеть, — залепетала я.

— Знаю, — отрезал он.

— Это не моя дача была, Черт...

— Догадываюсь...

— Ты мне очень нравишься...

— Может быть.

— Я даю тебе честное слово, что в следующий раз будет так, как ты хочешь...

— Не надо.

— Ты мне позвонишь?

— Нет.

— Почему? Почему? Ну почему?!

— Заткнись.

Для кого-то эта ночь, ночь после выпускного бала, была лирической, таинственной, мечтательной. Наверное, мои одноклассники собрались у Светки Павловой в огромной трехкомнатной квартире и танцевали теперь под магнитофон. Кто-то кого-то провожал и целовался в кустах отцветающей городской сирени. Наши трудяги учителя спали в своих кроватках с чувством исполненного долга.

А я боролась за себя, за свою честь, любовь, жизнь. Я теряла всё в эту выпускную ночь: надежды, радость, гордость, силу, Черта.

Мы вырвались на прямую к школе. Черт шагал шире, увереннее, через плечо бросил:

— Как только в ворота войдем, чеши.

И мы вломились на всех парах в ворота, и он подтолкнул меня: «Ну!» — и я побежала, неловко переваливаясь на новых, неудобных туфлях.

Рядом со школой стояла беседка, окруженная густыми кустами, за ними тянулся школьный полудикий, заросший сад, а через сад, если пройти по еле видным тропинкам, можно было добраться до дома, в котором крайний подъезд — сквозной.