Мой сын — фанатик
Шрифт:
— То есть физических изменений никаких? — спросила Беттина.
— Да нет, — Парвез на секунду задумался. — Вот только бороду отращивает.
Однажды ночью, после того как Парвез и Беттина засиделись в круглосуточном кафе, он вернулся домой совсем поздно. Единственное объяснение — наркотики — не годилось, поскольку в комнате Али не нашлось ничего на них похожего. К тому же вещи свои Али не продавал. Он их выбрасывал, раздаривал или жертвовал в благотворительные организации.
Стоя в коридоре, Парвез услышал, как в
Он поспешил в свою комнату. Жена еще не спала, шила, лежа в постели. Он велел ей сидеть и молчать — хотя она и не думала вставать, и не сказала ни слова.
Через щелку приоткрытой двери он стал следить за сыном, жена с любопытством наблюдала за ним. Мальчик прошел в ванную. Когда он вернулся, Парвез выпрыгнул в коридор и прижал ухо к двери его комнаты.
Оттуда доносилось приглушенное бормотание. Парвеза это озадачило, но одновременно успокоило.
Один ключ нашелся. Парвез принялся вновь следить за сыном. Мальчик молился. Да, точно, когда был дома, то молился по пять раз в день.
Парвез вырос в пакистанском городе Лахор, где все мальчики изучали Коран. Чтобы он не спал во время занятий, мавлави привязывал струну к его волосам, а другой конец струны — к потолку. Засни он — голова наклонилась бы вперед, и он тотчас же проснулся бы. После подобного унижения Парвез избегал религии. Другие шоферы тоже не выказывали особого благочестия. Напротив, они отпускали шутки про бородатых мулл, которые в шапочках-то своих ходят и жить всех учат, а сами щупают глазами подопечных, что девочек, что мальчиков.
О своих открытиях Парвез рассказал Беттине и таксистам. Раньше сослуживцы очень интересовались тем, что происходит, а тут как-то притихли. Не могли же они порицать мальчика за его верования.
Парвез решил взять отгул и куда-нибудь сходить с сыном. Обо всем этом ведь можно поговорить. Он хотел узнать, как у сына дела в колледже. Сам хотел рассказать о семье в Пакистане. Более всего ему хотелось узнать, как так получилось, что Али открыл для себя это, по определению Беттины, «духовное измерение».
К удивлению Парвеза, мальчик идти с ним отказался. Сослался на некую договоренность. Парвезу пришлось настаивать: что может быть важнее, чем встреча отца с сыном?
На следующий день Парвез сразу выехал на улицу, на которой стояла Беттина. Шел дождь, Беттина была на каблуках, в мини-юбке и плаще. Плащ она распахивала перед проезжающими машинами.
— Залезай скорей! — сказал Парвез.
Они погнали по вересковой пустоши, остановившись на том месте, где не было ничего, кроме диких оленей и лошадей, и где в лучшие времена лежали они с прикрытыми глазами, повторяя «вот жизнь-то». Но сейчас Парвез дрожал. Беттина обняла его:
— Что случилось?
— Такое случилось — в жизни ничего хуже не было.
Пока Беттина гладила его по голове, Парвез рассказывал, как накануне вечером ходил с Али в ресторан.
И сделал большой глоток.
Еще до того как он смог заговорить, Али скорчил гримасу.
— Ты знаешь, что алкоголь — это плохо? — спросил он.
Парвез принялся терпеливо объяснять, что уже много лет работает по десять часов в день, а то и больше, что у него почти нет радостей или увлечений. Даже отпуска он никогда не брал. Ну разве это преступление — выпить, если хочется.
— Это запрещено, — сказал мальчик.
— Знаю, — пожал плечами Парвез.
— Как и азартные игры. Ведь так?
— Да. Но ведь мы всего лишь люди…
Каждый раз, когда Парвез делал глоток, мальчик морщился или строил презрительную гримасу. Официант, желая порадовать старого знакомого, принес Парвезу еще порцию виски. Парвез чувствовал, что пьянеет, но остановиться не мог. На лице у Али было написано такое отвращение и порицание, словно он ненавидел отца.
В середине обеда Парвез вдруг потерял самообладание и швырнул об пол тарелку. С него не спускали глаз официанты и посетители, а то бы и скатерть со стола сорвал. В любом случае он не потерпит, чтобы родной сын учил его, что такое хорошо и что такое плохо. Сам он считал себя человеком неплохим, совестливым. Было, конечно, кое-что, за что сейчас стыдно, но в целом, можно сказать, прожил достойную жизнь.
— Когда мне было грешить? — спросил он Али.
Низким монотонным голосом мальчик разъяснил, что, вообще говоря, Парвез никогда и не жил праведно, нарушал многие заповеди Корана.
— Например? — поинтересовался Парвез.
Али не раздумывал ни секунды. Как будто ожидая этого момента, он спросил отца, любит ли тот пирожки со свининой.
— Видишь ли…
Конечно, Парвез не мог отрицать, что любит свежую ветчинку, когда ее приправишь грибами, горчицей и положишь между двумя поджаренными хлебцами. Сказать по правде, именно так он каждое утро завтракал.
Затем Али напомнил Парвезу, как тот приказывал жене готовить свиные сосиски, приговаривая: «Си-люшай, тут тебе не деревня. Это Англия. Надо са-атвецвовать!»
Парвеза настолько раздосадовали и ошеломили эти нападки, что он заказал еще стаканчик.
— Вот в чем дело, — сказал мальчик. Он перегнулся через стол. Впервые за вечер глаза его ожили. — Ты слишком втянулся в западную цивилизацию.
Парвез рыгнул. Испугался, что подавится.
— «Втянулся»! — воскликнул он. — Да ведь мы здесь живем!
— Эти западники-материалисты нас ненавидят, — сказал Али. — Папа, как можно любить того, кто тебя ненавидит?
— Ну и каков же ответ? — печально спросил Парвез. — По-твоему?