Мой темный принц
Шрифт:
– Не только я тебя учила, – возразила Пенни. – Ты тоже многому меня научил, показал мою провинциальную ограниченность, заставил проникнуть в глубинную суть вещей. Даже позволил мне по-новому взглянуть на моего собственного отца, понять и полюбить его. Неужели ты не понимаешь, как много это значит?
Казалось, он ступает по лезвию ножа, не в силах решить, в какую сторону спрыгнуть.
– Это не идет ни в какое сравнение с тем, что дала мне ты. Я люблю тебя, Пенни. И всегда буду любить. Как же я мог послать тебе эти письма…
– Любовь – это понимание того, что твой любимый должен сделать
– Правды? Извлеченной из склепа на свет божий, где она чуть не скончалась в темноте? В хижине под Морицбургом, после того последнего раза… – Голос его дрогнул, злой, ядовитый, пропитанный горячностью принца Глариена, приговаривающего своих врагов к виселице. – И каждый раз! Зубчатая стена, разбитое стекло в твоей передней! Я пытался сжечь нас обоих заживо! Как ты можешь простить все это? Я хочу провести остаток своих дней с тобой. Я хочу отдать тебе свое сердце. Но как я могу быть уверен, что это не вопиют мои эгоистичные желания, невзирая на твои? Я не вынесу этого, Пенни. Я должен уехать!
В памяти вдруг всплыл грохот копыт, разрывающий ночь.
– Значит, это все, что ты способен мне дать? Сомнения и сожженные письма? После того, как я подарила тебе трон? Трон, от которого у тебя хватило смелости отказаться! Ты пошел на такой риск, но не можешь рискнуть и довериться любви? Какую бы боль ты ни пережил, я бы не стала прятаться от нее, не отказалась бы разделить ее с тобой.
Он стоял у стены, вьюнки тянули к нему усики, словно хотели поймать его в свои сети, но в его глазах горели упорство, окончательная и бесповоротная решимость.
– Я трус. Я спрятался.
– Значит, ты по-прежнему не веришь, что я люблю тебя? Что любовь способна победить все на свете? Я люблю тебя, Николас. Ты должен мне все рассказать. Должен снова написать все эти письма.
Повисло молчание. Он стоял, окруженный тенями и светом, будто горел изнутри. Причем весь этот огонь и решимость не прорывались наружу, отделяя его от нее.
– Правда? – покачнулся он, словно пьяный. – Трудная это была задачка, Пенни.
Она нарочно добавила в голос презрения и язвительной насмешки:
– Значит, Карлу все же удалось взять верх. Ты позволил ему завладеть твоей душой, и он увлек ее за собой в ад и теперь будет вечно насмехаться над тобой. – Сердце ее неистово колотилось в груди, сбиваясь с ритма. – Если у тебя осталась хоть капля чести, ты обязан объясниться и извиниться передо мной. Без этого ты не можешь уехать.
– Что ж, ты получишь то, что просишь. – Николас с бравадой взглянул на нее, на лице заиграла презрительная ухмылочка цыгана, которого не запугать и не перехитрить. – Хотя у принцев нет привычки приносить свои извинения.
В холле стояла тишина. Пенни прошла за Николасом в кабинет, а оттуда вверх по тайной лестнице в его старую комнату. Миссис Баттеридж поддерживала в доме полный порядок, вбив себе в голову, что граф однажды непременно вернется. Экономка – как и все прочие, с кем он соприкасался, – отдала этому эрцгерцогу свое сердце.
– Видишь? – сказала Пенни. – Бумага и перья. Я побуду в башне.
И она, не оглянувшись, открыла дверь и поднялась по ступенькам. У нее голова шла кругом. Она понятия не имела, что делает и зачем. Какой милый дом! О Боже! Она упала на стул у письменного стола, за которым когда-то писала письма своей матери, и принялась играть белой лошадкой, отправив ее вскачь по полированной столешнице. «Мне кажется, что я нащупала слабое место нашего принца ночи. Он одинок. Ужасно, страшно одинок. И по-моему, боится дружбы. Мой отец тоже страдал от одиночества?»
О Господи, какой же самодовольной легкомысленной дурочкой она была!
В комнате было душно, и через несколько минут Пенни открыла окошко. В лесу курлыкали голуби, и ей показалось, что где-то заливается дрозд, хотя для дроздов сейчас не время. По садам гулял легкий ветерок. Она впала в прострацию, мозг словно оцепенел и превратился в кучку ненужного хлама, она смотрела вокруг, все видела, но была не в состоянии воспринять окружающий мир. Вот малиновка, думала она. И снегирь. Что он тут делает в такое время дня? О, а вот и его маленькая скромная женушка. Отчего самцы всегда более яркие? Мистер Грин говорит, что снегири создают пары раз и навсегда. Плохо, что они поедают почки в саду. Парочка этих птичек способна очистить сливу в мгновение ока.
Она взглянула на свои руки и удивилась тому, что они мокрые. Она провела ими по щекам и обнаружила, что лицо тоже мокрое. Она плачет. Тихо, сама того не замечая, она плачет так, будто сердце ее вот-вот разобьется навек. Груди ее набухли. Софи проснется голодная и станет звать свою мамочку. Бабушке придется успокоить ее, дав водички с сахаром. До сих пор Пенни ни разу не оставляла свою крошку так надолго. Сердце ее сжалось, как будто она действительно слышала этот плач. Она вернулась к столу, села, зажмурилась и закрыла уши руками.
Дверь распахнулась.
– Вот, – сказал он. – Правда, такая глупая и безобразная при свете дня. Сейчас уже не так больно, как было раньше. Видно, по мере того как я писал и писал тебе, стараясь все объяснить, я и сам кое-что понял.
Николас стоял в проходе, в руках – целая кипа листочков, лавиной обрушившаяся на ее колени.
– А извинение?
Он пересек небольшую комнатку и встал у окна.
– Я прошу прощения за все то зло, которое причинил тебе. Прошу прощения за жестокость и молчание. Прошу прощения за то, что не мог рассказать о своих чувствах, когда надо было, и не объяснился с тобой, пока не стало слишком поздно. Прошу прощения за то, что навязываюсь тебе теперь. Если не хочешь, можешь не читать. Только знай – это предлагается от чистого сердца, хоть и без особого желания, потому что я задолжал тебе это. Пенни, ты думаешь, что предлагаешь мне любовь, а я ведь даже не знаю, способен ли я пережить твою снисходительность.
– Я очень злилась на свою мать по возвращении домой. – Она сглотнула. – Злилась за то, что она не рассказала мне о моем отце. Злилась за то, что она по доброй воле принесла в жертву меня, свою собственную дочь, во имя королевства. Твоего королевства.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Мама знала, что я полюблю тебя. Она решила, что ты важнее, что Глариен важнее, и полагала, что я переживу все это… и даже что любовь к тебе пойдет мне на пользу, заставит меня повзрослеть. Может, она была права. Я все пережила, хоть это было и нелегко. Но теперь я уже ни на кого не злюсь.