Мой желанный убийца
Шрифт:
— Подождите, давайте поговорим!
— Не подпускайте ее! Она обязательно больна какой-нибудь гадкой болезнью!
Негр пропустил вперед носилки и замахнулся на меня опахалом.
— Да как ты смеешь, урод?! — заорала я и бросилась на него.
Ох, как он испугался! Отмахиваясь опахалом, бросился бежать. Вслед за ним с невообразимой быстротой понеслись носильщики. Занавески балдахина развевались, точно легкие одежды танцовщицы. Женщина в желтых шелках надменно и вызывающе повернула свою рыжеволосую голову. Я увидела прекрасное лицо Наташки.
Боже! Она меня не узнает!
— Наташа! Наташа! Подожди!
— Что кричит эта девка? Я никогда не слышала такой грубой речи.
Наташка смотрела на меня колючим тревожным взглядом. Я бегу вслед
— Это же я — Ольга… Подожди!
Но Наташкино лицо исчезает за клубами желтой искристой поджаренной солнцем пыли…
Пат специально гремит мебелью, чтобы разбудить меня. Я благодарна ему. Вытираю мокрые от слез глаза.
— Вставай, пора ехать в морг, — буднично сообщает Пат.
— В морг не поеду. Боюсь.
Пат пожимает плечами и уходит. Наверное, обиделся. Черт с ним. Ну не могу я смотреть на Наташку в морге! Лучше сразу на кладбище. Там воспринимаешь все иначе. Приходит покой и понимание, что и мы там будем. Звонит телефон. Узнаю голос Стаса. Немного ленивый, но убедительный. После похорон приглашает в «Прагу». Помянуть Наташку. Я ему благодарна. Как-то в голову не пришло, что, кроме меня и Пата, еще кто-нибудь захочет проститься. Нужно вставать и приводить себя в порядок. Все-таки ресторан. Долго выбираю платье. И мои, и Наташкины горой валяются на диване. Уже отчаиваюсь найти подходящее.
Хочется что-нибудь скромное, элегантное, но с шиком! Нашла! Черное. Вверху строгое, с английским воротничком. Рукава три четверти легкими раструбами и широкая юбка колоколом. С запахом. Затянута в поясе и застегивается на одну большую пуговицу. Когда стоишь на месте — сама невинность, а когда идешь широким шагом или кружишься, нога оголяется до бедра. Как раз то, что нужно.
Это платье не Наташкино. Его забыла одна подруга. Ее какой-то немец забрал с собой в Европу. На радостях про все забыла. А платье новое, итальянское. Из черного шелка, ненатурального, разумеется, в редкую желтую линию. Мне чуть-чуть длинновато. Но не страшно. На похороны в мини не ходят. И обязательно надену Наташкину шубу. Я давно схожу по ней с ума. Рыжая лиса, почти в пол.
Подставленные плечи. Широченные рукава. Особый шик носить ее нараспашку. Мне она больше идет, чем Наташке. Когда-то, раздобрившись от выпитого, Наташка, зная о моей страсти, сама сказала: «Не майся, со временем подарю ее тебе».
Теперь ждать нечего. Буду считать Наташкиным подарком. На память.
Калитниковское кладбище находится рядом с Птичьим рынком. Или наоборот — рынок рядом с кладбищем. Удивительно — самое живое место в городе и самое мертвое исключительно рядом. Меня привез Стае. Его лицо выражало траурную деловитость. Говорит он тише обычного. Коротко и серьезно. По-моему, и здесь чувствует себя руководителем. В плохую зимнюю погоду, когда с мрачного неба падает мокрый бесцветный снег, а ноги разъезжаются в липкой серовато-сизой грязи, нет ничего печальнее старого неухоженного кладбища. Странно — полдень, а уже начинает смеркаться. В такую погоду расставаться с миром не так уж обидно.
Почему Наташку хоронят здесь, а не где-нибудь за городом? Стае объясняет:
— Место выбили по знакомству, чтобы далеко не тащиться.
Хорошо, когда остается много друзей. Вот уж чего не ожидала увидеть, так это шикарную траурную процессию. Набралось человек тридцать.
Девушки почти все в шубах, некоторые в песцовых. Мужики солидные, без шапок.
Всем за сорок. Венков, слава Богу, нет. Но цветов много. Почти у каждого в руках розы или каллы, редко гвоздики. Идем медленно за тележкой с гробом. Зябко и противно. Тележка постоянно вязнет в грязи. Мужики, тихо матерясь, толкают дальше. Всего страшнее стоять у разрытой могилы, мокрой и склизкой. Смотреть, как пропадают в ней снежинки, и сторониться от
Ждем пропавших куда-то могильщиков. Пат просит открыть крышку гроба. Наташка лежит какая-то отстраненная и очень красивая. В жизни она никогда не была такой красивой. Снежинки падают на ее рыжие волосы, брови, щеки. И не тают. Эти нетающие снежинки вызывают у меня истерику. Боже…
Наташка! Подруга! Неужели так просто мы все расстанемся друг с другом? Кутаюсь в мягкий уютный мех ее шубы. Он становится мокрым и липким от моих горячих слез. А ты лежишь, открытая небу, и снежинки засыпают твое уже нездешнее лицо.
Могильщиков никак не могут найти. Крышку гроба закрыли. Я так и не подошла. Наташкина шуба до сих пор помнит ее тепло, и поэтому роднее мне, чем тело, лежавшее в окружении застывших людей. Чтобы хоть как-то остановить слезы, смотрю в сторону. Взгляд наталкивается на одинокую фигуру высокого мужчины. Он стоит неподалеку и смотрит в нашу сторону. Я его не узнаю. Наш или нет? На голове шапка. В руках белые гвоздики. За толстыми стеклами очков глаз не различить. Почему он не подходит? Даже наоборот. Увидев, что смотрю на него, развернулся и отошел к другим могилам. Кто он? К кому пришел? Кроме Наташки, вблизи никого не хоронят. Надо бы его позвать. Но кричать неудобно. Направляюсь в его сторону. Заметив, быстро уходит прочь, размахивая букетом гвоздик в такт ходьбе. Словно белым веником. И тут до меня доходит — это Он! Убийцу всегда тянет на место преступления. Захотел в последний раз увидеть свою жертву. Я в каком-то кино такое видела. Как завороженная иду за ним. Сквозь падающий снег еле различаю удаляющуюся спину. Широкие квадратные плечи. Длинное серое пальто.
Идти трудно. То носки сапог разъезжаются, то каблуки уходят глубоко в грязь.
Схожу с тропинки поближе к могилам. Там лежит чистый снег. Стараюсь не потерять Его из виду. Он идет тоже не по тропинке, а напрямик, огибая попадающиеся могилы. Я за ним. Только бы не упасть. Шуба развевается от быстрой ходьбы. Снег залетает в разрез платья. Левая нога до бедра мокрая. Внезапно впереди показалась желтая стена. Откуда-то сверху, заставив вздрогнуть, ударил колокол.
Сначала мощно и степенно, потом вступили колокола поменьше и заторопились высоким частым перезвоном. Я замерла. Кажется, вернее — ощущаю всем существом, что в этот момент гроб с телом Наташки опускают на дно могилы. Совсем без сил вхожу в церковь. Он как раз нагнулся, чтобы положить цветы к алтарю. Прячусь за колонну. Людей мало. Но все равно духота. Тяжело дышать. От стен церкви тянет холодом и сыростью, а от горящих свечей на лицо накатываются волны горячего воздуха. Пахнет воском, елками и еще чем-то горьковато-тошным. Из-за колонны наблюдаю за ним. Крестится. Потом подходит к светильнику и пытается вставить свечку. Она падает. Размягчив воск у основания над пламенем другой свечи, двумя руками втыкает в рожок и ждет, когда воск застынет. Впиваюсь взглядом в его руки. Волосатые! Светлые волосы колечками вылезают аж на кисти рук. Золотой перстень на пальце тускло отсвечивает язычки пламени. От страха прячусь за колонну и поворачиваюсь к стене. Чуть не вскрикиваю от ужаса. Из левого придела на меня спокойно и грустно смотрит Наташка. Она сидит на большом камне у входа в пещеру. Вся в черном. Ее белые руки скрещены на коленях. Боже! С ума сойду!
Когда художник успел нарисовать Наташку на стене храма? Вот сидит и совсем по-живому смотрит на меня. Мое тело парализовано. Скрещиваю руки, как и она, и не могу пошевелиться. Слышу, Он уходит. Но пошевелиться не смею. Отпусти меня, Наташа! Мне необходимо его догнать. Отпусти. Я знаю — это Он. И нет ему прощения. С трудом нахожу выход из церкви и бегу к воротам. Сразу различаю в сумерках его фигуру. Садится в «мерседес». Неужели уедет? Чертово оцепенение.
Как же мне его догнать?
— Куда торопишься? — раздается голос из стоящих рядом «жигулей».