Моя другая жизнь
Шрифт:
Маспрат курил; вот он надул щеки и выпустил струю дыма.
— Надеюсь, он поставит нам «отлично», — раздраженно произнес он. — Вы идете на презентацию к Ходдеру?
Я ответил, что ничего про это не знаю.
— Прием в честь зануды-американки, которая выпускает фотоальбомы про дома, построенные Нэшем [29] . Все лондонские балбесы сбегутся.
— А вы тоже пойдете?
— Так выпивка же будет, — ответил Маспрат; это означало «да».
29
Комплекс
Бледный, помятый, он неуклюже привалился к огнетушителю величиной с торпеду.
— Вы нормально себя чувствуете?
— Разумеется, — обиженно ответил он. — Вечно вы мне задаете этот вопрос.
Вообще-то я задал его прежде всего один раз. Как-то утром я столкнулся с Маспратом на Стрэнде и сказал, что у него нездоровый вид, будто его недавно вырвало. Так оно и было, подтвердил он: накануне он изрядно выпил, но вообще-то его регулярно тошнит по утрам. И поинтересовался:
— А вас разве утром не рвет?
— Заходите, Иэн, — громко позвал редактор, не открывая двери.
— В точности как мой научный руководитель, — пробормотал Маспрат и, волоча ноги, двинулся в кабинет.
Через минуту он уже вышел и со вздохом принялся шарить в книжном шкафу. Теперь наступила моя очередь; не успел я войти, как Грэм Хивидж, редактор, перешел, к моей досаде, на французский:
— Bonjour, M'sieur Theroux, cа va? Il souffle un vent glacial aujourd'hui. Avez-vous des engelures? [30]
30
— Добрый день, господин Теру, как поживаете? Сегодня дует ледяной ветер. Вы не поморозились? (франц.)
До чего же эта его манера раздражала меня! Он, как правило, обращался ко мне на французском — из-за моей фамилии, а также потому, что великолепно на нем говорил и на этом основании относился ко мне покровительственно. Я видел в этом проявление крайнего недружелюбия. Сам я французским владел плохо и неизменно отвечал ему по-английски. Его это ничуть не коробило, но и не побуждало перейти на английский. У Хивиджа были красноватые глаза, как у большинства гусей и у некоторых выходцев из Восточной Европы.
— Спасибо, прекрасно. Никаких обморожений.
Или engelures означает что-то другое?
Хивиджу было около пятидесяти. Он был очень умен, но капризен и никогда не проявлял ко мне дружелюбия. И тоже неизменно носил галстук. Его считали большим специалистом по Алистеру Кроули [31] . Что могло быть общего между этим тонким редактором и распутным сатанистом — трудно себе представить, но интересы у англичан порой бывают самые неожиданные.
Нервно помаргивая гусиными глазками, он быстро пробежал мою рукопись, успевая при этом вносить шариковой ручкой пометы для наборщиков, затем одобрительно нахмурился и произнес:
31
Алистер Кроули (наст, имя Эдвард Александер Краули; 1875–1947) — английский писатель и журналист.
— Не припомню, чтобы кто-нибудь прежде на страницах журнала употреблял слово «препаршивый».
— Может, заменить
— Нет. «Препаршивый» сойдет, — ответил он без улыбки.
Я не мог определить, насмехается надо мной Хивидж или нет. Он все еще изучал рецензию — не читал, а именно вникал в нее.
— И вы чуточку слишком суровы к мистеру Апдайку.
— Ненавижу иносказания.
— На мой взгляд, точнее было бы сказать «стилизацию», но это не важно.
Маспрат прав: это и впрямь походило на консультацию у научного руководителя. Никаких похвал, только ловля блох и леденящая ирония.
Бросив рукопись в проволочную корзинку на столе, Хивидж сказал:
— Пойдет в следующем номере. Перед уходом поройтесь в книжном шкафу. Может, подберете себе что-нибудь на рецензию.
Я решился сказать без обиняков:
— Для разнообразия мне бы хотелось отрецензировать одну большую книгу, а не четыре маленьких.
— Буду иметь в виду, — отозвался Хивидж. — Как выражаются у вас в Америке, я это мысленно обдумаю.
Меня так и подмывало стукнуть его. Я был уверен, что он никогда не испытывал на себе физического насилия, так что моя оплеуха его изрядно потрясла бы. В наступившем молчании он вперил в меня красноватые глазки, будто учуял мою неприязнь.
— В январе было не так уж много больших книг, — сказал он, разминая пальцы. — Сейчас все тихо, а весной, как водится, начнется завал. Словом, подберите себе стопочку романов — и вперед.
То есть на мою просьбу о рецензии на главную книгу номера он ответил «нет». Стало быть, мне предстояла очередная неделя литературной поденщины. А Хивидж улыбнулся и перешел на французский, давая понять, что аудиенция окончена.
Когда я вышел, Маспрат, стоя на коленях, все еще рылся в шкафу.
— Взгляните-ка, — сказал он.
В руках у него было иллюстрированное издание «Теннисон во Фрешуотере. Документальная история одной дружбы».
— Чур, моё!
— Я и не знал, что вы интересуетесь Теннисоном.
— Ничуть. Но гляньте на цену. Десять фунтов! Я между делом упомяну эту цифру в своем обзоре, и Гастон мне выложит за книжку пятерочку.
В одном из домов, построенных Нэшем к востоку от Риджентс-парка, на Аутер-сёркл, собрались люди, казавшиеся в этой великолепной гостиной совершенно неуместными — рецензенты, писатели, редакторы, рекламщики. Гости дружно пили вино, высматривая подносы с закусками; их разносили официанты и официантки, одетые лучше большинства приглашенных, которые, чудилось мне, забежали сюда прямо с улицы или из зарослей парка, где скрывались раньше. Одежда на них выглядела сыроватой, на лицах читались признательность и волнение. Я поделился своим впечатлением с Маспратом.
— Да они пьяны, только и всего, — обронил он и устремился к официантке, державшей поднос с напитками.
Пока я высматривал в толпе знакомых, рядом возникла какая-то неведомая женщина. Она была примерно моего роста, белолицая, с элегантной шеей (которую охватывал бархатный воротник, расшитый жемчугом) и полными алыми губами.
— А я знаю, кто вы, — сказала она. — Только я думала, вы гораздо старше.
Мне это говорили частенько, видимо из-за излишне самоуверенного тона моих рецензий, — но я сознательно избрал такой тон. Образ сурового, въедливого рецензента с причудами открывал возможности покомиковать. Мне хотелось выглядеть шутником, который сам никогда не улыбается, но, к моему удивлению, меня, как правило, воспринимали всерьез.