Моя первая беседа с Артимесом Уордом

Я никогда раньше с ним не встречался. Он привез рекомендательные письма от общих знакомых из Сан-Франциско и пригласил меня с ним позавтракать. У нас на серебряных рудниках считалось почти святотатством приступать к завтраку без коктейля из виски. Артимес [1] с галантностью столичного жителя всегда подчинялся провинциальным обычаям и тотчас заказал три порции этого яда. Третьим за нашим столом был Хингстон. Я охотно

пью, кажется, все на свете за исключением коктейля из виски. И я прямо сказал, что я им не компания; коктейль сразу ударит мне в голову, и через десять минут я буду ни на что не пригоден. Я не хотел бы при первом нашем знакомстве показаться умалишенным. Но Артимес просил не отказываться, и я проглотил коварный напиток, продолжая протестовать и зная, что соглашаться не следовало. Через несколько минут мне показалось, что мысли у меня путаются. В сильной тревоге я ждал начала беседы. Впрочем, меня еще не покидала надежда, что, быть может, я преувеличиваю свое опьянение, и все как-нибудь обойдется.

После нескольких ничего не значащих замечаний Артимес принял необыкновенно сосредоточенный вид и произнес небольшую речь, показавшуюся мне несколько странной. Он сказал следующее:

— Пока не забыл, хочу вас кое о чем расспросить. Вы живете здесь, в вашем серебряном царстве, в Неваде, больше двух лет, и, конечно, вам, репортерам, приходилось спускаться вниз, в рудники, осматривать их, — словом, вы изучили рудничное дело до тонкости. Так вот, я хотел бы спросить, как эта руда расположена? Сейчас я вам поясню. Если я представляю правильно, эта жила — металл, серебро — зажата между пластами гранита и так под землей и идет, пока не проглянет наружу, вроде как край тротуара. Представим теперь нашу жилу толщиной, скажем, в сорок футов или, может быть, в семьдесят… нет, лучше возьмем все сто. Вы к ней роете шурф, вертикальный, а быть может, наклонный, тот, что зовется квершлагом, и спускаетесь вглубь на целых пятьсот футов — а быть может, хватит двухсот? — и идете за жилой вплотную, а она-то все уже и уже, и эти пласты гранита вот-вот поглотят ее… Впрочем, я не имею в виду, что они непременно сомкнутся, в особенности если геологическая обстановка в руднике такова, что они отстоят один от другого намного дальше обычного, и наука тут не поможет… Хотя, с другой стороны, при прочих равных условиях было бы странно, если бы не было так… И если взять за исходный пункт наше первое предположение и учесть все новейшие данные, то, конечно, можно извлечь и тот и другой вывод… Это уж без сомнения!.. Вы согласны со мной?

Я подумал: «Вот оно в точности, как я предвидел. Коктейль меня погубил. Даже устрица на моем месте и та поняла бы больше».

Затем я сказал:

— Разумеется. Да, без сомнения. Впрочем, если позволите… Не согласитесь ли вы повторить свой

вопрос?

— Конечно, конечно. Это я виноват. Предмет для меня совсем новый, и я не сумел ясно выразиться.

— Да нет же, вина моя. Вы очень ясно сказали, но коктейль ударил мне в голову. Основное я понял, но я не усвоил деталей. Повторите еще раз, и я пойму все до конца.

Он сказал:

— Хорошо, повторю суть вопроса (тут он принял серьезнейший вид и стал загибать пальцы, отмечая важнейшее): наша жила, или, скажем, руда — как хотите — зажата двумя пластами гранита наподобие сандвича. Это ясно, не правда ли? Теперь вы копаете шурф, скажем, в тысячу футов или в тысячу двести (в конце концов это неважно) и подходите к жиле вплотную и бьете к ней штреки, иные перпендикулярно, а часть параллельно и именно в той ее части, где порода более серниста, — она ведь серниста, не так ли? Хотя, если вы меня спросите — пусть это и спорно, — я лично скажу, что рудокопу неважно, идет она там или нет, поскольку порода сопутствует жиле, хотя не вполне, и при других обстоятельствах любой среди нас ее бы вообще не заметил… Ну как, я прав или нет?

Я грустно сказал:

— Вы должны извинить меня, мистер Уорд. Я, конечно, сумел бы ответить на ваш вопрос, но проклятый коктейль ударил мне в голову. Я сейчас ни о чем не могу судить. Ведь я говорил вам…

— Не огорчайтесь, прошу вас. Я опять не сумел изложить свою мысль толково. Хотя я старался быть ясным…

— Ну, разумеется. Вы были предельно ясным. Чтобы не понять вас, нужно быть безнадежным кретином. Все дело в проклятом коктейле.

— Нет, не вините себя. Я еще раз попробую, и уж если теперь…

— Нет, умоляю вас, это будет впустую. Голова моя в таком состоянии, что я не сумею ответить на самый простой вопрос.

— Не бойтесь, я так поверну свой вопрос, что вы сразу поймете, в чем дело. Начнемте сначала (он перегнулся ко мне через стол, лицо его выразило глубокую озабоченность, и он приготовился пальцами правой руки загибать пальцы на левой, отмечая важнейшие пункты в своем рассуждении, а я, вытянув шею и напрягши все силы, приготовился или понять или погибнуть): — Так вот, эта штуковина, эта самая жила содержит в себе металл, серебро, и тем самым, понятное дело, она выступает, как последующий элемент в ряду предыдущих, действуя в пользу ближайших и в ущерб всем последующим, либо в ущерб всем ближайшим и в пользу последующих или индифферентно и к тем и к другим, а также учитывая относительную границу в радиусе распространения…

Я сказал:

— Теперь совершенно ясно, что у меня на плечах чурбан. Не старайтесь, не надо. Чем больше вы объясняете, тем меньше я понимаю.

Сзади послышался подозрительный шум. Я быстро обернулся и увидел, что Хингстон, укрывшись газетой, корчится от неодолимого смеха. Я взглянул на Уорда, он сбросил недавнюю важность и тоже смеялся. Меня разыграли. Под видом глубокомысленных рассуждений мне преподносили совершеннейший вздор. Артимес Уорд был одним из самых приятных людей на свете и замечательным собеседником. Про него шла молва, что он молчалив. Вспоминая нашу беседу, я позволю себе с этим не согласиться.