Моя профессия ураган

Кто я? Я мечусь, как волк в клетке. Я ничего не помню, не знаю, не вижу, я плаваю высоко и смеюсь там, но где-то далеко внизу чуждый звук режет голову.

Кто-то шепчет над моей головой. "Она все еще в беспамятстве?" Не трогайте меня! — кричу я изо всей силы, но они не слышат. Господи, как неохота возвращаться! "Тетя Анэ, тетя Анэ, куда девать это?" — спрашивает кто-то.

Ощущение такое, что с меня живой снимают этим кожу. Будто весь мозг мой обнажен, и этот противный голосок бьет меня по нервам. И я кричу и корчусь от боли. Но они не видят. И еще какой-то пронзительный шум, свист… "Тетя Анэ, тетя Анэ, куда мне поставить это?" — хнычет все тот

Тетя Анэ, тетя Анэ, куда… Грохот…

— Заткни ее себе туда, где не светит солнце! — рявкает тетя Анэ. Которую, наконец, тоже достали. От этой грубости я и очнулась…

Чудовищный порыв ураганного ветра с треском распахивает громадные железные ставни до полу и врывается внутрь. Ау! Вокруг суетятся люди, пытаясь спрятаться от тяжелого, вжимающего в стенку ветра, плотность которого такова, что трудно дышать. Мимо меня что-то летит, но я не обращаю внимания. Я понимаю, что не чей-то крик, но именно ураган пробудил мое сознание. Словно было в этой мощи стихии что-то родное, что-то родственное моей душе, на что она хоть чуточку откликнулась. И начала пробуждаться от чудовищной спячки разума, от ослепляющего горя, ввергнувшего мой ум и тело в безумие. Не знаю, откуда пришло это понимание — вспыхнуло и все. Я просто привычно приняла его как всегда. Может оттого, что до меня дошло, что я не лежала в постели, а сидела прямо, невероятно прямо и строго, сидела напряженно, удивительно ровным углом на кровати, отключенная от всего происходящего. И напряженно бездумно глядела в пространство перед собой. Я даже словно успела уловить остатки ускользающего безумия, смятенной и жалостной концентрации на чем-то этой девочки, словно я продолжала стремиться сохранить гордый внешний вид, даже когда обстоятельства давно уже кончились.

Я таких видела когда-то в психушке.

Или, может быть, это была работа моего неуемного воображения, нарисовавшего тут же печальный образ? Как клочья туч и тумана безумья девочки развеиваются ветром моего сознания? А я просто проснулась, и просто ничего не помню спросонья, дурной сон? Кто я?

Тоненькие, детские, нет — девичьи, худые руки… Словно и не мои. Все тело словно после болезни… Девчонка… В стекло передо мной отражалась сильно переболевшая девушка лет четырнадцати…

Одновременно с возвратом соображения, вспыхнуло острое ощущение опасности, исходящее от людей. Мысль заработала как безумная, прокачивая варианты, пытаясь за что-то ухватиться. Одного молниеносного и внешне случайного взгляда было достаточно, чтобы запечатлеть все… выделить… две женщины в монашеских рясах… Какая-то странность… От них просто пахло смертью. Так, за дверью еще… Но к ним обращались… И даже уважительно… Может, я просто брежу?

Где я, что со мной? Сознание тщетно ловило любые намеки, пытаясь уловить намек на спасение. Силясь тщетно сложить, что к чему. Откуда-то мгновенно всплыли в памяти чьи-то слова. Кто-то говорил их кому-то когда-то при мне: "Несчастная девочка, чистая и любящая, так и не понявшая, что сошла с ума, и трогательно, с по-детски непоколебимой надеждой бросавшаяся навстречу каждому, словно ожидая кого-то… Кого? Невозможно было смотреть на нее без слез, ибо это беззащитное сердце не сознавало своего безумия. Это было особо больно, ибо она сохранила всю свою сердечность и трогательную нежность, все очарование своей души, отражающейся в глазах, но полностью утратила связь с действительностью.

У нее не было даже своего мира, как у обычных сумасшедших — какой-то хаотический сумбур, отсутствие взаимосвязей, словно обломок великого прошлого, беспомощность и неожиданность, неспособность связывать простейшие вещи. Так и не дождавшись Того, кого она ждала, она все больше погружается в прострацию и сохнет на глазах. Смерть ее уже близка… Она давно уже ничего не слышит…

Бедное, бедное прекрасное дитя…"

Почему-то тренированная память запечатлела их дословно; словно какой-то верный и оставшийся в одиночестве без меня бодрствовать страж сознания, верно служивший до конца даже когда хозяин погиб, запечатлел их дословно… И сейчас сдал мне вахту…

С трудом я поняла, что это когда-то говорили, наверное, обо мне самой. Я вся была как лихорадочная струна. Кто я? Где я? Как мне это запомнилось?

Почудились ли мне, что это тогда говорила старая монахиня? Нет — настоятельница? Я ее помнила? Словно часть моего безумного сознания, бодрствующая и тогда, когда я погибала в безумстве и не соображала, теперь передавала мне эстафету сохраненной жизни, сообщая, что со мной произошло.

Все это промелькнуло в моем сознании в считанные секунды, пока я одновременно жадно вдыхала ураган и ничего не могла с собой поделать; вдыхала, не в силах сопротивляться желанию насладиться стихией; словно живую воду, алчно впитывая его каждой порой своего тела, каждой частицей своего сознания. Подставляя ему каждую пору, каждую клеточку своего лица. Боясь упустить его хоть глоток.

Почему-то ураган приносил моей душе силу и спокойствие, развеивал безумие, словно я сама была ураганом. Ураган, мой маленький ураган — кто-то когда-то называл меня этим словом, когда я еще была любима и по глупости беззаботно счастлива. Я тогда еще не знала, как это все ужасно кончится.

Мой маленький ураган. Именно безумие и чудовищная неугомонность стихии разбудило во мне мою душу по какому-то таинственному закону созвучия. В неукротимой мощи стихии я узнала родное и близкое себе; я узнала себя. Так сумасшедший, однажды случайно попав куда-то, узнает близкое место, а может изображение себя в юности, и пробуждается к разуму. То же произошло и со мной.

Чем сильней безумствовал ураган, чем больше суетились и были напуганы окружающие, тем спокойнее и сильнее делалась я. Среди ужаса я ощущала возврат в себе несломимого, стального стрежня мужества, словно выплывшего из укутавшей его туманной дымки безумия и урагана… Ко мне возвращалось закаленное долгими трудами бесстрашие, очищалась от наносного, скрывшего меня дурмана, крепкая воля, настоянная победами над собой… В душу возвращалась решимость, вечная моя буйная жажда бороться и побеждать, мгновенно решать самой, а не следовать покорно чужим приказам. Я вспомнила, что всегда любила бури и грозы, всегда совалась в самый центр опасности, — в них мое детское "я" выявлялось в полной своей силе, буйстве и широте. И я рвалась в центр опасности еще ужаснее, чтобы больше насладиться несказуемым исступлением и освежающей жутью стихий, дававших радость прикоснуться к бесконечному.

…Обстановочка, извините, была что надо. Шум, ветер, свист, мечущиеся монахини, разбросанные по сторонам и не знающие, что делать в первую очередь, да еще вдобавок полубезумная я, наверно, с раскрасневшимся от возбуждения лицом, чувствующая себя в родной стихии среди этого безумия. Как рыба в воде, бывшая долгое время на суше и широко и безнадежно разевавшая рот, и вот, чудесным подарком судьбы, наконец сброшенная в воду. Наконец попавшая в свою родную стихию и задышавшая. Пока все суетятся, кричат, попав во враждебную стихию, машут руками, я под шумок набираюсь сил и… Туда сюда плавниками, и адью! Я, наверно, смотрела на это исступление большими от радости глазами…

Но ум на самом деле так же неистово работал, ища выход из положения. В такт урагану, под который я настраивала свою душу, в котором я очищала от наносного свою потерянную индивидуальность. Хуже, что я ничего не помнила о себе. Из обрывков разговоров пришло понимание, что я важная гостья… Но эти монахини… я б не допустила их за свою спину… И что-то, какой-то сумасшедший инстинкт, говорило мне, что прояви я сознательность, и они попытаются меня немедленно убить. Открыто и нагло…

— Кто я?