Моя профессия
Шрифт:
Инсценировка литературного произведения для кино, телевидения или театра мне кажется делом чрезвычайно ответственным. И очень часто я ощущаю ее как спекуляцию на имени автора или популярности произведения.
Что же касается инсценировки стихотворных произведений, то тут ответственность перед автором становится еще большей. Чуковский не Пушкин, но его стихи, адресованные детям, мне кажутся эталоном детской литературы. Без всякого сюсюканья, без всякой подделки под язык ребенка он проникает в этот язык с поразительной точностью. Недаром дети так легко произносят и так легко запоминают его стихи. Да разве можно их забыть, если строчки и рифмы так точны и естественны:
О-де-я-ло У-бе-жа-ло, У-ле-те-ла Про-сты-ня, ИПопробуйте забыть. Не выйдет. Проверьте. Завтра утром скажите первые два слова «Одеяло убежало» – остальные слова возникнут сами.
Мы поставили этот спектакль, стараясь не исказить и не выбросить ни одной строчки. В нашем спектакле все время идет закадровый голос «от автора», иногда даже, как, например, в «Телефоне», он вступает в диалог с куклой:
Голос Кукла
У меня зазвонил телефон.
– Кто говорит? – Слон.
– Откуда? – От верблюда.
– Что вам надо? – Шоколада.
– Для кого? – Для сына моего.
– А много ли прислать? – Да пудов этак пять Или шесть.
Больше ему не съесть!
Он у меня еще маленький.
Я написал «голос», а мог бы написать «я», потому что это мой голос. Естественно, что, когда мы репетировали, я, сидя за режиссерским столиком, держал перед собой книгу Чуковского, попросту читая все, что мне полагалось. Но так как в спектакле все стихи лежат на музыке и так как стихи эти, как я уже сказал, невозможно забыть, то очень скоро я отложил книжку и просто говорил удивительный по ритмике текст Чуковского внутри движения музыки, написанной композитором Шаховым. До сих пор вспоминаю эти репетиции как особое счастье свободно жить в закованной форме ритма.
Весь спектакль записан на пленку. Иначе было нельзя. Иначе он развалился бы из-за первого заболевшего актера. Я теперь прихожу на спектакль и молча слышу самого себя. Так же как слышат самих себя молча играющие актеры. Как это ни удивительно, но они любят этот спектакль и получают от него удовольствие. Ведут кукол те же самые актеры, которые говорили при записи. Может быть, сейчас их ощущения похожи на ощущения балетного танцовщика. Выйти из ритма и мелодии музыки он не может, но внутри этого ритма и этой мелодии он свободно живет. Вот так же и актер, играющий в «Нашей Чукоккале», живет одновременно и в строгих рамках музыки и текста, и в свободной пластике движения куклы. Это не внешняя, а внутренняя импровизация. Каждый спектакль одинаков, и каждый в чем-то новый.
Я люблю нашу «Чукоккалу» за точность формы и больше всего за то, что Чуковский спектаклем нашим не покалечен, а сохранен полностью. И единственное, что со стихами произошло, это то, что они стали не только слышимыми, но и видимыми. В органичной слитности того и другого.
Корней Иванович смотрел этот спектакль, тогда называвшийся «В гостях у Чуковского». Очень веселился, смеялся, радовался и тем самым как бы завизировал его. Дал право на жизнь.
«Автор» на сцене
То же самое произошло и с другим детским поэтом, не менее любимым нами и таким же другом нашего театра. Это был Самуил Яковлевич Маршак. Мы объединили в одном спектакле два его произведения: пьесу «Петрушка-иностранец» и «Мистера Твистера». По сценическому решению наш «Мистер Твистер» похож на «Чукоккалу», разница состоит только в том, что актер, произносящий текст, находится не «за кадром», а «в кадре». Он все время видим. Все время присутствует на сцене. С персонажами он почти не общается. Он только рассказчик и говорит о событиях и о мыслях персонажей. Слова же персонажей говорят они сами. Естественно, что этот спектакль не записан на пленку, а идет «по живому». Ведь не может же рассказчик, расхаживая на просцениуме, шевелить губами под звучащий из репродуктора текст. Наоборот, живой рассказчик должен быть в абсолютном контакте со зрителем. Быть как бы в диалоге с реакцией зрителя, ощущать и паузу, и смех, и напряженное ожидание. А в то же время все поведение кукол как бы заковано ритмом и движением музыки.
Постоянных декораций на сцене нет. Они возникают или исчезают в зависимости от указанных автором мест действия.
Сцена пуста. Прямая линия грядки. Черный бархатный задник. Рассказчик
Из-за ширмы на музыке поднимается стойка, за ней швейцар.
Рассказчик (в ритме музыки):
Следом — Старуха В дорожных очках, Следом — Девица С мартышкой в руках.В том же ритме входят названные персонажи.
Рассказчик (продолжает):
Держит во рту Золотую сигару И говорит По-английски Швейцару: Твистер: Есть ли В отеле У вас номера? Вам Телеграмму Послали Вчера. Швейцар: К вашим услугам Два номера рядом, С ванной, Гостиной, Фонтаном И садом. Первая лестница. Третий этаж. Следом за вами Доставят багаж!Твистер, его жена, дочь и швейцар якобы идут, оставаясь на одном месте. Стойка медленно уезжает налево, и навстречу идущим движутся двери гостиничных комнат. Получается как бы коридор.
Рассказчик (в ритме музыки):
Мимо зеркал По узорам ковра Медленным шагом Идут в номера Строгий швейцар В сюртуке С галунами, Следом — Приезжий В широкой панаме, Следом – Старуха В дорожных очках, Следом – Девица С мартышкой в руках. Вдруг...