Моя шокирующая жизнь
Шрифт:
Русская манекенщица Варвара Раппонет в коктейльном платье от Скиапарелли, Париж, 1952. (Из личной коллекции Александра Васильева)
Через две недели, когда я быстро и уверенно выздоравливала, из-за непредвиденного случая произошел рецидив. В Рождество мои доктора уехали, и я слегка простудилась. Посторонние люди, которые за мной ухаживали, не знали, что я могу и чего не могу перенести, и один из докторов прописал мне новое лекарство, которое вызвало ужасную реакцию. Без всяких предварительных признаков я стала сумасшедшей и находилась в таком состоянии всю ночь. По-видимому, я бессознательно звонила; слуги, вернувшись из кино, бросились ко мне в комнату и нашли меня ползающей по полу, как раненый зверь. Через сутки, когда вышла из искусственного сна, я смутно вспомнила, что погрузилась в новый, незнакомый мир.
Это было унизительным и неприятным событием. Небольшой толчок – и я перешла бы из мира безумия в небытие.
Вследствие этого испытания и несмотря на то, что физически чувствовала себя хорошо, я начала жить, частично оставаясь в соприкосновении с потусторонним миром. Существование, которое я вела, казалось бесцветным, как будто из него убрали соль. Я представила свою летнюю коллекцию в декабре, вытянувшись на диване, еще слишком слабая, чтобы подняться и ходить. Потом я поехала в горы, чтобы как-то восстановиться. Вернувшись в Париж, я почувствовала себя одержимой чувством, словно что-то хромает в моем понимании жизни и реакциях на нее – как будто я поднялась на лишнюю ступеньку. Загорелся сигнал опасности, а я его плохо различала. Я принялась развлекать себя короткими перемещениями и незначительными удовольствиями. Обычно я от всего сердца ненавидела толпу, официальные собрания, благотворительные балы, свадьбы и похороны, а теперь заставила себя участвовать в жизни общества.
Гого пригласила меня приехать в Лондон на коронацию королевы. Так я оказалась в аэропорту Орли; помню, как прокладывала себе дорогу в хаосе бессчетных рейсов на вылете.
Когда наконец удалось подняться на один из них, я удивилась, сколько людей вылетают посреди ночи посмотреть на молодую королеву, принимающую присягу на рабство. Это была в основном мелкая буржуазия, нагруженная бесчисленными свертками и корзинками с провизией, из которых торчали окорока, большие куски мяса. Осторожные и предусмотрительные, эти люди сочли необходимым захватить с собой еду, отправляясь с двухсуточным визитом в страну, где, несмотря на восемь лет мира, еще существовали карточки. Это был образ республики, привлеченной блеском монархии.
Я тут же отправилась к старинной подруге, которая жила в деревне; мы не виделись годы, но будто и не расставались. Мою хозяйку удостоили звания пэра Англии; с ней жила старая дама из Шотландии. Обе на следующий день отправились в аббатство [214] ; взволнованные, перевозбужденные, они только и думали и говорили о церемонии, которая там произойдет. Шотландка сказала мне: «Хочу вам показать, какая я буду завтра», – и исчезла на два часа, потом по лестнице спустилась настолько величественно, что казалось, будто она стала совсем другой.
214
Имеется в виду Вестминстерское аббатство. – Прим. пер.
На ней было платье, которое надевала ее мать на коронацию королевы Виктории, сильно декольтированное и все усыпанное драгоценностями; в то время как всем дамам, носящим звание пэра, предписывается закрытое платье. От шеи до талии она исчезала под колье и брошами с бриллиантами или огромными сапфирами, а на седых завитых волосах расположилась тиара из тех же драгоценных камней. На нос она нацепила очки в тонкой золотой оправе; на ногах были атласные лодочки с заостренными носами, большими пряжками, усыпанными бриллиантами. Так она стояла передо мной: в своем тяжелом платье из ярко-красного бархата с оторочкой из пожелтевшего от времени горностая, и была так непохожа на современных дам-пэров, вынужденных покупать себе платья из нейлона за 25 гиней и позирующих служанке и лакею, которые манипулируют фотоаппаратом. В прохладе голые руки дамы покраснели; так и предстала эта величественная леди из Шотландии (теперешняя ее страсть – разведение собак) в позе, полной счастья и грации. «Подумать только, – пробормотала она с задумчивой улыбкой, – завтра, в пять утра, я оденусь именно так…» Потом повернулась к горничной и предупредила: «Не забудь мне дать флакон с бренди – мне будет так холодно!»
Еще одно приятное путешествие я совершила в Ирландию, куда меня пригласили на ежегодный Антостал [215] , чтобы я получила представление об оптовом производстве одежды, новой отрасли промышленности в этой стране, полной перспектив. Приняли меня тепло, и визит завершился посещением Тюльяра [216] в его зеленеющем конном заводе. Эта замечательная лошадь продана Ага-ханом Национальному конному заводу Ирландии. Цена сделки оказалась столь велика, что даже бродяги на улицах Дублина испытывали ощущение, что имеют маленькую часть знаменитого победителя дерби. Я немного грустила, думая о том, что его оторвали от блестящей карьеры скаковой лошади, чтобы обречь на статус эталона.
215
Весенний кельтский фестиваль. – Прим. пер.
216
Скаковая лошадь, победитель Эпсомского Дерби 1952 г. – Прим. пер.
Затем я села на поезд, захотелось провести немного времени в Италии, быть может, найду в родной стране то, что утолит обуревающее меня беспокойство. Капли дождя струились по стеклам, и казалось, что за окнами фейерверк. (Почему всегда говорят о «небе Италии» и о «земле Франции»?) Сквозь специальные очки для путешествий, которые помогают мне видеть вдаль, я четко различала пейзаж во всех подробностях, как будто он написан Дали или «таможенником» Руссо [217] . Видела промелькнувшую мимо Пизанскую башню, несчастную, не может решить, упасть или нет. Две белые голубки отряхиваются в траве; маленькие церкви в оправе из кипарисов; невероятно старые женщины, согнувшиеся к земле, словно ищут потерянную молодость; молодые девушки шагают с таким вызывающим видом, что молодые люди забывают посмотреть им в лицо; мужчины, молодые и старые, нахальны, ссорятся друг с другом и одеты в строгий черный цвет.
217
Руссо, Анри Жюльен Феликс (1844–1910) – французский живописец, самоучка. Служил в парижской таможне, отсюда прозвище «таможенник». Исполненные наивной непосредственности, картины Руссо отличаются «детской» условностью изображаемого и в то же время буквальностью в деталях, четкостью форм и ярким колоритом.
Я чувствовала себя как крестьянин, поднявшийся на заре, чтобы работать в поле, несмотря на дневную жару и на часы дневной сиесты. Он останавливается, когда солнце еще высоко, садится перед домом выкурить трубку и спрашивает себя, достаточно ли позаботился о цветах в своем саду, – и вдруг понимает, что в своем беспокойстве и стремлении получить немедленный результат забыл провести обрезку плодовых деревьев. Так и я, путешествуя на Римском экспрессе, размышляла и задавала себе вопросы. Если бы, например, я не стала тем, кто я есть, кем могла бы стать? Скульптором? Мечта достигнуть совершенства, подобного Пигмалиону [218] , сделалась бы неудержимой. Скульптура мне казалась одним из самых близких к процессу творения видов искусства. Сознание, что ты своими пальцами создаешь задуманную тобой форму, имеет в себе нечто необыкновенно привлекательное, глубоко чувственное. Стала бы скульптором – была бы счастлива. И напротив, я не хотела быть художником. Я живу в окружении картин, краски вызывают во мне огромную радость, но меня всегда останавливает отсутствие рельефности полотна.
218
Мифический скульптор, создавший статую Галатеи и влюбившийся в нее, после чего статуя ожила.
А жонглером? Что может быть более восхитительным, чем бросать предметы в воздух и ловить ровно в тот момент, когда они почти уже упали, утверждая тем самым совершенное чувство гармонии. К несчастью, пустота меня пугает, вызывает ощущение небытия, – нет, я не могу быть жонглером.
Как насчет доктора? Никогда я не могла бы подчиниться правилу, которое требует сохранять жизнь существу неотвратимо обреченному, страдающему. Будучи доктором, я рискнула бы и восстала… в обстоятельствах гораздо более влияющих на жизнь, чем длина юбки.
Писателем? Возможно. Это был мой первый выбор, но события увели меня с этого пути. Кроме того, уже так много всего написано, мало что осталось сказать.
Кулинаром? Хорошая кулинарка подобна фее, распределяющей счастье. Есть – это не только физическое удовольствие. Хорошее питание наполняет жизнь радостью, значительно способствует доброй воле людей и их согласию друг с другом. В моральном отношении это очень важно.
Женой? Первый и единственный опыт не дал мне возможности преуспеть в этой роли. Женщина интеллектуального склада имеет мало шансов стать верной женой достойного ее мужчины, он наверняка захочет подчинить ее своей власти. В этой области я придерживаюсь вышедших из моды взглядов – никогда не вынесла бы слабого мужчины как своего мужа.