Моя сладкая, нежная боль

Лейла Котова не была в деревне уже как семь лет с того самого момента, как умерла горячо любимая бабушка. И вот теперь, после не легкого года учебы в экономическом колледже, родители посоветовали ей съездить в деревню, отдохнуть, посмотреть бабушкин дом, все ли там хорошо, поскольку на семейном совете было принято решение продать дом. Отец с матерью не хотели ехать – у них аж с декабря была запланирована двухнедельная поездка в Турцию, от которой они ни за что не собирались отказываться. Оно и понятно, была бы запланирована эта поездка у Лейлы, она бы тоже не отказалась ни за какие блага.

Поэтому, как ответственная дочь и, пожалуй, самый ответственный человек в их семье, двадцатилетняя Лейла, скрепя сердце, собирала чемодан, чтобы вскоре покинуть шумную Москву.

На перроне вокзала отец и мать девушки расцеловали ее, отец погладил пшеничные длинные волосы дочери, мать снизу вверх потянулась к ее шее, чтобы заключить в объятиях. Лейла была на редкость высокой и статной, и в колледже даже играла в баскетбол.

– Красавица моя! – растроганно прошептала мать, глядя в ее синие глаза, красиво оттененные длинными густыми ресницами. Лейла улыбнулась по–детски розовыми пухлыми губами и поцеловала мать.

– Все, давайте, отдохните в Анталье хорошенько!..

Вечером поезд сделал остановку на станции «Кузьмолово». Девушка вышла, вытянула большой красный чемодан и полной грудью вдохнула чистый воздух. Пустынное поле, дышащее разнотравьем, раскинулось перед ее глазами и далеко за ним угадывались деревянные постройки поселка Кузьмолово. Но Лейле нужно было ехать дальше в деревню с романтическим названием «Вечерняя», окруженную горами и вековыми соснами и березами.

Она осмотрелась. Через поле к станции, понуро опустив голову, шла лошаденка, запряженная в телегу. Повозкой управлял седой и маленький ростиком Дмитрий, троюродный дядя Лейлы. Девушка поднесла ладонь к глазам, закрываясь от бьющего в глаза предзакатного солнца.

– Дядя, здравствуйте! – с радостью в голосе крикнула она. Дядя подъехал, остановил лошадь и ловко спрыгнул с телеги. Он развел руки и, окинув племянницу изумленным взглядом, громко сказал:

– Лейка! Ты какая красавица стала! Ты погляди–ка!

Дмитрий восхищенно покачал головой и обнял девушку. Затем с легкостью он закинул чемодан в телегу.

– Но! пошла! – дернул он поводья, когда они оба уселись в повозку, дно которой было устлано мягким сеном.

– Ты сейчас вот что, Лейка, – сказал он дорогой, – чемодан твой в бабушкином доме оставим, я там все уже прибрал, печь натопил, чтоб сырость выгнать. Так что ничего тебе делать не нужно. Ты к нам пойдешь, у нас ведь праздник сегодня!

Лейла повернула голову на Дмитрия и только сейчас заметила на нем серый нарядный пиджак и белую рубашку под ним.

– А что за праздник?

– А Машка моя, младшенькая, замуж сегодня выходит! – радостно сообщил дядя.

– Ух ты! Поздравляю вас, дядя Дима!

– Ага, спасибо! Ну как? Не откажешься от приглашения?

– Нет, конечно! Почту за честь, – сердечно заверила Лейла.

Машку, свою троюродную сестру, она помнила совсем маленькой. Чернявая, кареглазая Машка была младше Лейлы на два года, значит, теперь ей восемьнадцать, не рано ли свадьбу затеяли? А может по залету замуж выходит? – подумала Лейла.

Подъехав к дому бабушки Лейлы, Дмитрий помог спустить чемодан на землю и сказал, что будет ждать девушку на улице. Лейла кивнула и вошла в тихий двор, в котором высились, закрывая одно окно, две березы. Дом бабушки, а теперь Лейлы, стоял на окраине поселка. Большой, добротный, с причудливо вырезанными рамами на окнах. Рамы вырезал еще дед девушки, здоровенный русский богатырь, видимо, статью и ростом она пошла в него.

Едва войдя в просторное помещение, девушка с облегчением стянула с себя джинсы и майку, и, расстегнув чемодан, извлекла из него сиреневое летнее платье из несминаемой ткани и летние белые боссоножки. Нарядившись, она, чрезвычайно довольная своим видом, подмигнула своему отражению в зеркале старинного платяного шкафа и вышла на улицу.

Подъезжая к высоким воротам дома Дмитрия, Лейла услышала нежный звук гармони и разноголосое пение гуляющих на свадьбе.

– О, дают! Молодцы! – цокнул Дмитрий.

Когда дядя и племянница вошли в калитку, сидящие люди за длинным деревянным столом все, как один обернулись и поприветствовали хозяина. Какой-то толстый, усатый мужик соскочил со скамьи и, смешно переваливаясь, подбежал к Дмитрию:

– Ба, хозяин! Ты куда пропал–то? Мы потеряли тебя, – с этими словами он увлек Дмитрия к столу. Дмитрий обернулся и поманил Лейлу.

– Племянницу я встречал. Поглядите, какая красавица у покойной бабушки Дарьи выросла!

Мужчины с интересом глянули на Лейлу, скромно стоящую у калитки, женщины – настороженно.

– Бабы Дарьи внучка? – уточнила полненькая милая женщина, вставая из–за стола. – иди сюда,доча, что ты как не родная.

Женщина увлекла Лейлу к столу и посадила рядом с собой. Тут же две сидящие напротив женщины принялись расспрашивать девушку о родителях, о том, где она учится и так далее, не забыв, впрочем, положить перед ней приборы.

Веселье полилось с новой силой. Когда Лейлу перестали расспрашивать, она, наконец, взглянула на молодожёнов, сидящих в центре стола. Невеста Мария, как и предполагала Лейла, выросла красивой девушкой с печальными карими глазами и мягкой улыбкой. А жених… Узнав жениха, Лейла вздрогнула и отвела взгляд. Все те же яркие синие глаза, глядящие из–под черных соболинных бровей. Все та же каштановая челка, непослушно спадающая на лоб из–за чего он все так же, как и много лет назад, быстрым движением головы откидывает ее набок. Пожалуй, сходство с тем худощавым мальчиком, в которого она была по–детски влюблена семь лет назад, заканчивается. Теперь это статный мужчина с широкими плечами, упрямым подбородком и плотно сжатыми губами, не сводя пронзительного взгляда с гостей, заставил покраснеть Лейлу. Андрей.

Она была влюблена в него тогда, семь лет назад, когда приезжала с родителями провожать в последний путь бабушку. Тогда Андрею было шестнадцать, а Лейле тринадцать и это была чистая девчоночья платоническая любовь к долговязому парню вечно гоняющему по деревне на мотоцикле. Все лето она заглядывалась на него, а перед отъездом зачем–то решила признаться ему в любви. Лейла долго корила себя за это. Зачем ей тогда взбрело в голову нацарапать на бумажке: «Я тебя люблю» и, отдав ему лично, убежать как полоумная? С того дня они не виделись, поскольку на следующий день семья Котовых уехала в Москву. И сейчас, ковыряя вилкой нежно–розовую селедку под шубой, Лейла сгорала от стыда, чувствуя, что ее первая и пока единственная любовь буравит ее взглядом.