Моя сумасшедшая
Шрифт:
Она открыла сумочку, достала коробку папирос, чиркнула спичкой и закурила, стряхивая пепел в опустевшую кружку.
— Странный сегодня день, — произнес он, поглядывая на нее с насмешливым любопытством. — Утром я провожал родню жены в Мелитополь. Затем Марьяна неожиданно умчалась к отцам-василианам. Я взялся было за работу, но все время думал о тебе. Почему? И работать не мог — без водки в последнее время ничего не выходит. Потащился в театр, хотя видеть никого не хотелось… Потом вернулся, упаковал холст, собрался домой — и все равно ждал, как на вокзале, где нет никаких расписаний, слонялся из угла в угол. Что же это с нами случилось?
— Сядь со мной рядом, — проговорила она. — Так и должно быть. Я люблю тебя, Казимир…
Она ушла на рассвете, дождавшись, когда он наконец-то задремал. Казимир что-то пробормотал ей вслед, какие-то слова, но она уже ничего не слышала, бесшумно прикрывая за собой фанерную дверь узкой комнатушки без окон, служившей ему спальней.
Сверток с картиной ждал ее на диване.
На проспекте Сталина Юлии повезло: со стороны заводов подошел пустой, пахнущий мокрой пылью пятый трамвай.
Спустя двадцать минут она входила в свою квартиру в наркоматском доме. Гудела голова, глаза слипались, а губы сами собой складывались в улыбку. Чтобы не возиться с колонкой, она поставила кастрюлю с водой на плиту, а сама распаковала сверток, взглянула на картину — и вдруг поняла, о чем Казимир шептал ей ночью.
Она выпрямилась и поискала взглядом место на стене. Единственное подходящее было занято фотографией родителей. Не стучать же молотком, неумело вгоняя гвоздь в половине шестого утра в стену соседа — зампреда Совнаркома. Пришлось просто снять фотографию — место для нее найдется потом.
Когда с картиной было покончено, Юлия едва нашла в себе силы раздеться и заползти в постель.
В полдень ее разбудил стук в дверь. Голос Раисы возвестил:
— Юлия Дмитриевна, вас к телефону.
Накинув халат, она босиком пробежала в гостиную, на ходу кивнув домработнице.
— Вячеслав Карлович звонят, — вполголоса сообщила Раиса.
Юлия подождала, пока женщина выйдет из гостиной, и взяла трубку.
— Ну, здравствуй…
Голос Балия звучал раздраженно.
— Ты где? — спросила Юлия, одной рукой прижимая трубку к уху, а другой плотнее запахивая халат. — Уже вернулся?
— Да. Чем занимаешься, Юлия?
— Собираюсь к родителям. — Она переступила с ноги на ногу и вдруг заметила, что банкетка стоит неровно, а ковер топорщится. — Жду тебя к ужину. У нас с Раисой все готово…
— Опять? Значит, ты все-таки ночевала у них? — вдруг спросил муж.
Она запнулась на долю секунды — и тут же сообразила, что он звонил сюда в ее отсутствие.
— Мы с сестрой вчера были на премьере. Все закончилось слишком поздно, чтобы возвращаться одной. Как твоя поездка?
— Порядок, — буркнул Вячеслав Карлович. — Все в норме. Жду тебя к семи — поговорим дома.
Юлия повесила трубку и отправилась в кухню, где домработница, оттопырив пухлый локоть, пересыпала какую-то крупу из кулька в глиняный бочонок.
— Сварите мне кофе, Раечка, — попросила она. — Пожалуйста, покрепче, и большую чашку. А будете выходить — купите цветов. Вячеслав Карлович любит.
Вернувшись в гостиную, она, стараясь действовать совершенно бесшумно, отодвинула банкетку, вытащила из-за ковра папку с архивом и мгновенно вернула все на прежние места. Убрала свою постель и, все еще в халате, побежала умываться. Из кухни уже доносился запах кофе.
Как только домработница, ворча, отправилась на Сумской рынок за цветами, Юлия отодвинула чашку и отправилась одеваться, одновременно ломая голову, как поступить с архивом. Пока не поняла: не нужно мудрить — что может быть подозрительного в молодой женщине с черной увесистой папкой с потрепанными углами, на которой ясно написано: «Для нотъ»? Мало ли их, таких, бегает в городе по урокам…
О фотографиях, обещанных сестре, она забыла начисто.
И все-таки перед выходом Юлия занервничала. Одним глотком допила остывший кофе и закурила, коротко и жадно затягиваясь, словно в последний раз.
5
В восемь утра в Белгороде Вячеславу Карловичу подали служебную «молнию». Из нее следовало, во-первых, что попасть домой сегодня не удастся. Уполномоченный Ушаков докладывал: ситуация в степной коммуне «Червона Громада», что в полусотне километров от Запорожья, вышла из-под контроля. При попытке реквизиции остаточного семенного фонда, принадлежавшего коммуне, было оказано вооруженное сопротивление. Среди бойцов подразделения войск НКВД, направленного на место, есть убитые и раненые. Сопротивлением руководит некто Замашко, член партии, но бывший толстовец, которого преступно прозевали местные органы.
Дурак этот, толстовец недобитый, испоганил всю обедню. С лета прошлого года ни единого факта вооруженных выступлений на селе против советских и партийных органов по республике не отмечалось. И вероятность их падала по мере того, как голод делал свое дело. Ситуация исключительная, подсказывало чутье. Необходимо его присутствие, и прежде всего для того, чтобы информация окольными путями не попала к высшему руководству.
Накануне вечером он слишком плотно поужинал в вагоне и сейчас мучился изжогой. Вдобавок разговор с Акуловым шевелился внутри, как издыхающий солитер. Московский патрон, в отличие от него, был членом Политбюро и Оргбюро, имел, помимо органов, дополнительную опору и крепкие связи в ЦКК. А Вячеслав Карлович уверенности не ощущал.
Мешал страх. Страх стоял в нем, как сухое дерево в пустыне. А на верхней ветке сонным стервятником чернела фигура Генриха. Генрих был неуязвим, и причину этого он не мог понять. Будто кто-то очертил вокруг него магическую пентаграмму. Все сходило ему с рук. За последнее время он наводнил центральный аппарат своими людьми. Какие-то бешеные неучтенные деньги, запои, лечение за границей, женские тряпки, тоннами закупаемые в Германии и Франции, беспорядочные связи с известными на всю страну актрисами, темные слухи о школьниках, доставляемых по его распоряжению на ведомственные дачи, полное отсутствие контроля при исполнении директив… Генрих представлял новое поколение в руководстве, а всякое новое поколение, дорвавшись до власти, начинает с того, что вчистую вырезает старое.
Пока салон-вагон отцепляли от медлительного почтового «Москва — Ростов», он долго разглядывал старое сырое здание вокзала, покрытое потеками паровозной сажи. Вагон отогнали в тупик. Пыхтя и лоснясь, из депо подошел мощный ФД, загремела сцепка. Явился начальник дороги со свитой — «зеленая улица» до Запорожья обеспечена, а следом доставили еще одну «молнию» от Ушакова с информацией, что остатки повстанцев, еще способных к сопротивлению, блокированы в здании сельсовета.
В сущности, можно было возвращаться в Харьков. Ушаков справится. Но стоило и лично удостовериться, что при ликвидации ничего не упущено. Ничего такого, что могло быть позже поставлено ему в вину.