Моя тюрчанка
Шрифт:
Стряпня теперь была на мне. В холодильнике осталось не так много продуктов – а на то, чтобы закупиться в супермаркете, не было денег. Так что наше меню свелось к нескольким простым кушаньям, тем паче, что и повар из меня был так себе. Гречка с консервами «мясо цыпленка». Рис с зеленью. Куриный бульон. Не как в ресторане, конечно. И даже не как в университетской столовой. Но кушать можно, не отравишься.
Но мне стоило нескольких мотков нервов покормить свою девочку. Она и здоровая-то ела меньше воробушка, а теперь болезнь напрочь лишила милую аппетита. Ширин капризничала и упиралась, хуже ребенка. А я – на зависть всем добрым настойчивым мамашам – уговаривал:
– Ну съешь хотя бы еще пол-ложки!..
И так-то
Глядя на изможденную, бледную, как призрак, любимую – я возвращался мыслями к тому треклятому вечеру, когда мы, под хлопьями снега, топтались возле непонятного, запертого на подвесной замок, строения, и, как чуда, ждали звонка Бахрома. Это тогда Ширин промочила ноги. Продырявившаяся подошва, два или три часа стояния на морозе – отсюда и выросла болезнь. Справится ли моя милая с недугом без вмешательства врача?.. Иногда она выглядела так плохо – что я всерьез опасался за ее жизнь. Сердце у меня замирало от тревоги. Любимая была, как слабое маленькое деревце, на котором почти не осталось цветов и листьев.
А Бахром тогда так и не прислал сообщение, не позвонил. Не вышел он на связь и позднее. Сколько суток я провел, сидя в ногах моей то задыхающейся от жара, то трясущейся от озноба девочки – а от Бахрома не было ни ответа, ни привета. Как будто у блистательного господина Мансурова память была коротка на клиентов – или мозги протухли от преждевременного склероза.
Зато я не забывал о Бахроме. Воображение рисовало мне его бровастую лощеную физиономию – и кровь в моих жилах начинала кипеть и пузыриться от ярости. С каким удовольствием я услышал бы, как хрустит под моими пальцами горло нашего обидчика.
Не оставалось и крупицы сомнений: Мансуров – жулик. Он и не собирался помогать нам с поисками работы. Уплаченные ему деньги мы все равно что спустили в канализацию. Да что там деньги?!.. Бахром, как дракон, сожрал немалую долю другого нашего ценного ресурса – времени. Ширин, быть может, давно бы трудоустроилась, не доверься мы вонючему мошеннику с сигарой во рту, любителю черепах и крокодилов.
Но и это еще не все. Если бы, украв наши деньги, Бахром сразу исчез, я бы не пыхтел сейчас от такой запредельной ненависти. А просто попинал бы стены, да сделал бы зарубку в мозгу: не плати кадровому агентству наперед. Но Бахром не только выудил у нас из карманов кровные червонцы. А еще жестоко поиздевался над нами. Вот интересно: что он чувствовал и думал, посылая нас на ночь глядя к черту на рога, на Лиственную улицу?.. Наверное, наслаждался своей ролью мелкого божка, который властен помучить хотя бы двоих несчастных смертных.
Пока мы утрамбовывали подошвами снег вокруг бревенчатого куба, Мансуров якобы парился, как в сауне, на совещании с партнерами. Ложь, ложь!.. Мне живо представлялось: развалясь в кресле, Бахром дымит сигарой и, не спеша, наливает себе в хрустальный бокал приятно журчащее розовое винцо. Урод сказочно доволен: мол, пока я балуюсь элитным алкоголем в теплом кабинете – два дурака мокнут под обильным снегом, бессмысленно пялясь на тяжелый подвесной замок.
Да, это из-за Бахрома мы притащились на проклятую Лиственную улицу. Из-за Бахрома, упершись коленями в асфальт, надрывно плакала Ширин. И получается, что не только из-за дырки в ботинке, но – косвенно – и из-за Бахрома моя девочка промочила ноги и заболела.
Меня переполнял неутоленный гнев, от которого я рисковал взорваться, как паровой котел. Если б Бахром обчистил меня, как гуся ощипал, в темном переулке и напоследок харкнул мне в лицо, я утерся бы и пошел домой. Но пострадал не столько я – сколько моя любимая девушка. Такого я снести не мог!.. Я бесился, как тигрица, которая через решетку зоопарковой клетки видит своего детеныша в грубых человеческих руках. Бахром не должен остаться безнаказанным!..
Мое разгоряченное воображение, одну за одной, выдавало мне замысловатые картины мщения. Я подстерегал господина Мансурова в подворотне – и разбирался с пройдохой «по-мужски», лупил поверженного супостата ногами. То обливал бензином и поджигал авто своего врага. Или, хотя бы, метко брошенным камнем разбивал окно офиса Бахрома. Но остатки разума подсказывали мне: все эти дерзкие планы – пустое ребячество. Будь мы завернутые в звериные шкуры пещерные люди, я бы сразился с Бахромом на суковатых дубинках. Живи во времена Пушкина – вызвал бы стреляться на дуэли. Но свое пламенное желание поквитаться с негодяем приходилось втиснуть в рамки законов и приличий постиндустриальной цивилизации. Более или менее остудив голову – я решил, что надо все-таки заявить на мсье Мансурова в полицию. А заодно настрочить иск в суд.
Тут требовалось участие Ширин. Ведь именно ей Бахром обязывался помочь с поиском работы. Моя девочка – пострадавшая сторона. А я – только группа моральной поддержки в одном лице, к тому же недееспособный. Обращения в полицию и суд должны быть подписаны моей милой.
Конечно, меня мучили опасения, что доблестная вневедомственная охрана не отнесется к нам с вниманием и сочувствием. Мы ведь всего-навсего оскорбленные и обворованные бедняки, а не топ-менеджеры. Вдобавок, моя девочка – нерусская, а я больной на голову. Полиция моментально реагирует только на жалобы богатых – в пиджаках и галстуках – дядечек, жалующихся на младшего партнера по бизнесу, или на работника, укравшего из офиса степлер и пару коробочек со скрепками.
Но ведь наш случай так прост!.. Простые, безобидные парень и девушка обратились в кадровое агентство, но были «разведены на бабки». Тут все очевидно, как белый день. Почему бы полиции не постоять – для разнообразия – за справедливость?.. Не взять Бахрома, как нашкодившего кошака, за шкирку, и не растрясти на нехилый штраф?.. Пусть даже наши деньги к нам не вернутся, мы рады будем и возмездию.
Ширин все не шла на поправку. Особенно плоха была по ночам. Чуть ли не каждые десять минут моя царевна просыпалась, захлебываясь кашлем. Она, плача, жаловалась на рези и жжение в груди. Я обнимал и целовал мою милую. Лгал, что все непременно будет хорошо. Ходил на кухню за медовым чаем. Почти бессонные ночные часы проносились над нами, как стая черного, мерзостно каркающего, воронья.
Любимая погружалась в тревожную дремоту только под утро. Тогда ненадолго забывался сном и я – одну руку подложив под голову, а второй обнимая мою девочку. Милая засыпала иногда и днем. Но я уже не спал, хоть моим сокровенным желанием и было вырубиться часов на пятнадцать. В голове у меня гудело, глаза слезились. Я неотрывно смотрел на Ширин, будто надеялся по обескровленному лицу любимой угадать, когда же моя красавица встанет на ноги. Грудь моей девочки колыхалась от глубокого дыхания, а я мечтал увидеть свою принцессу здоровой и веселой. Казалось: больше мне ничего и не нужно от жизни.
Иногда болезнь ослабляла хватку своих железных клешней – и тогда моя звездочка потягивалась, поправляла подушку и свои волосы, и просила:
– Развлеки меня чем-нибудь.
Фильмы для развлечения не годились – от светящегося экрана у Ширин начинала болеть голова. Выручили книги. Я вслух читал моей милой «Тысячу и одну ночь», избранные дастаны из «Шахнаме» Фирдоуси, анекдоты про ходжу Насреддина и русские сказки Афанасьева. Книги дарили утешение, как религиозная проповедь. В сказках и героико-романтических поэмах все было проще, чем в настоящей жизни. Храбрый юноша обязательно соединялся с прекрасной девушкой. Великаны, драконы и прочие алчные прожорливые чудища лишались голов под острым мечом удалого богатыря – защитника слабых и обездоленных.