Моя война, Чеченский дневник окопного генерала
Шрифт:
Теперь об артиллерии. При подготовке шалинской операции мы уделили ей особое внимание. До сих пор с благодарностью вспоминаю полковника А. Куадже, начальника ракетных войск и артиллерии 42-го корпуса. Всю первую войну он находился рядом со мной. «Пушкарь от бога». Многие годы прослужил на Северном Кавказе, в том числе и на территории бывшей Чечено-Ингушской АССР. Без него нашему штабу пришлось бы крайне трудно.
Нетрадиционный характер боевых действий потребовал от артиллеристов соответственно и нестандартных подходов к выполнению тактических задач.
Мы, например, в своей группировке отработали в первую очередь вопросы взаимодействия артиллерийских, общевойсковых и других частей, участвующих в операции, любые недочеты здесь могли привести к страшным ошибкам – выбору не тех целей, которых требовала тактическая обстановка, несвоевременному
Именно поэтому согласованности, тесного взаимодействия прежде всего добивался полковник Куадже. Еще свежи были в памяти январские бои в Грозном, когда, случалось, общевойсковые командиры, не задумываясь, вызывали огонь целого артиллерийского дивизиона по пулеметчику-одиночке или по двум-трем окапывающимся боевикам. И это при дальности стрельбы более 10 километров, да еще без пристрелки! Бывали и приказы открыть огонь по противнику, находящемуся от наших войск всего в 70-100 метрах. А это чаще всего – верная гибель от своих же осколков… Нельзя было повторять трагические ошибки, вторично наступать на те же грабли.
Но вернусь к шалинской операции. Боевики, как мы и предполагали, оказывали упорное сопротивление. Действовали по уже знакомой нам схеме. Опорные пункты в селах устраивались, как правило, в капитальных каменных строениях, где оборону держали одна или несколько боевых групп по 5-6 человек в каждой (1 снайпер, 1 гранатометчик, 2 помощника гранатометчика, 1-2 стрелка). На подступах к населенному пункту оборудовали окопы для орудий и бронетанковой техники, траншеи и укрытия.
Зная по опыту, что тяжелые огневые средства бандформирования применяют чаще всего «рассеянно» и крайне редко – в составе батареи, я приказал полковнику А. Стыцине (начальнику разведки корпуса) выявить, по возможности, все отдельные орудия, «кочующие» минометы (на автомобилях) и т. п. Понимал, как это трудно сделать, и тем приятнее было, что разведчики не подвели, помогли «пушкарям».
На этот раз артиллеристы сработали четко, и боевики понесли значительные потери.
Не могу не сказать еще об одной, пожалуй, самой главной особенности не только шалинской, но и по-следующих операций. Дело в том, что, освобождая населенные пункты, мы не должны были допустить разрушений жилых домов, больниц, школ, детских учреждений (что, к сожалению, имело место в Грозном). Поэтому артиллерия вела огонь по выявленным целям в основном на подступах, а в самих селениях действовали штурмовые отряды и маневренные группы. Обычно это происходило так: армейские подразделения блокируют село, подавляя огнем артиллерии и авиации опорные пункты и места скопления боевиков, после чего входят подразделения внутренних войск и спецназа для проведения «зачистки». Именно так действовали войска не только в Шали, но и в Гудермесе, Аргуне.
События развивались так: 23 марта мы штурмом взяли Аргун, 30-го – Гудермес, причем, замечу, с минимальными для нас потерями. Дольше и ожесточеннее других сопротивлялось Шали.
Штаб А. Масхадова располагался в подвале здания бывшего райкома компартии. А мой командный пункт – на высоте Гойтенкорт, господствовавшей над населенным пунктом.
Кто-то из офицеров притащил на КП старое кресло-качалку. Я когда увидел, даже обиделся поначалу:
– Вы меня совсем как старика Кутузова упаковываете… Думаете, я буду сидеть и дремать на солнышке, когда вокруг «заруба» идет?!
А в ответ – только хитрые улыбки, будто что-то наперед знали. От чудовищной усталости я в какой-то момент действительно рухнул в кресло – передохнуть. Видимо, переоценил свои силы. Сорок восемь лет – возраст, когда без сна и отдыха уже невозможно работать сутками. Вот сердце и стало напоминать о себе (война бесследно не проходит).
В последние дни я постоянно был на ногах или на броне. Мотался вдоль переднего края, пытался получше изучить характер обороны противника, иногда под самым носом у дудаевцев. И не потому, что был таким бесстрашным. Страх присутствовал всегда. И в Грозном, когда я ездил на броне по простреливаемым насквозь улицам, и под Шали, когда проводил рекогносцировку местности, где предстояло действовать нашим подразделениям. Признаюсь, «холодок бежал за ворот», когда пули и осколки цокали по бортам. Но я просто обязан был показать «личную храбрость», чтобы, глядя на меня, ребята смогли преодолеть робость, особенно те, кто не прошел через штурм Грозного, но был наслышан о всем ужасе тех дней. Только своим личным примером порой командирам удавалось поднимать бойцов в атаку. Бывают на войне такие моменты, когда перед лицом страха бессильны самые суровые приказы и угрозы трибуналом…
С горы Гойтенкорт просматривалось все Шали – одно из самых крупных сел на Северном Кавказе. К югу от него начинался крутой горный массив. До 1992 года здесь базировался танковый полк и находился хорошо оборудованный полигон. Среди наших офицеров были и те, кто в свое время проходил здесь службу, хорошо знал местность и, значит, воевал не вслепую.
Не были мы и «глухими», как в грозненскую операцию. Совершенно другой была ситуация. Если тогда в эфире царила какофония и неразбериха, а боевики «сидели» на наших частотах, то теперь мы подавляли радиопомехами переговоры дудаевцев. У себя же в подразделениях продумали и ввели четкие правила радиообмена, особые позывные, кодировку команд и сигналов. Во многом это было личное творчество нашего начальника связи полковника К. Школьникова. Не могу не выделить особо и командира 135-й мотострелковой бригады полковника С. Макарова (впоследствии заслуженно ставшего генералом). Под Шали его «пехота» по всем статьям переиграла боевиков. Кстати, мотострелки не имели значительного численного превосходства над обороняющимся противником. Мы потеряли всего нескольких своих людей, зато уничтожили множество бандитов. И при этом сохранили в целости село.
Шалинский узел сопротивления был подавлен. Уже 31 марта над крышами домов развевался российский триколор. Лично меня этот обещанный «подарок» радовал еще и потому, что вражеской группировкой руководил А. Масхадов – главный военачальник боевиков. В отличие от бывшего советского летчика Д. Дудаева, решавшего исключительно политические задачи, Масхадов сам руководил штабом, разбирался во всех тонкостях общевойскового боя. Выпускник Военной академии, он был настоящим профессионалом. Поэтому взятие Шали я расценивал отчасти и как свою личную победу над Масхадовым. Мое старенькое кресло-качалка на горе Гойтенкорт в прямом и переносном смысле оказалось на высоте в сравнении с его райкомовским подвалом.
ВЕДЬ ЭТО НАШИ ГОРЫ?..
К апрелю боевики были вытеснены к предгорьям Главного Кавказского хребта. Их основные базы располагались в Шатойском, Веденском и Ножай-Юртовском районах. Несмотря на понесенные потери и отсутствие сплошного фронта обороны, дудаевцы сумели выставить минно-взрывные заграждения, укрепить опорные пункты (расположив их в том числе и в жилых домах) и передислоцировали технику и артиллерию. Судя по этим деталям, они готовились к войне в горах, готовились и федералы. В конце марта, когда еще шли бои в Шали, было решено создать объединенную группировку войск Министерства обороны. Я еще не знал об этом, находясь на высоте Гойтенкорт. Неожиданно меня вызвал к себе А. Квашнин, который, хотя и принял командование войсками округа, тем не менее большую часть времени по-прежнему проводил в Ханкале, оказывая помощь генералу А. Куликову в руководстве операцией «по наведению конституционного порядка в Чечне»… Причина вызова была мне непонятна, и всю дорогу я строил предположения, думал: что за срочность? Падение Шали – вопрос нескольких дней; размышлял: неужто Дудаев решил капитулировать и вызов объясняется именно этим? Но причина оказалась намного прозаичнее: А. Квашнин мне предложил возглавить группировку войск Минобороны. «Добьешь Шали, а затем принимай под свое начало всех армейцев», – как дело решенное сообщил мне Анатолий Васильевич. Оставалось только одно – дать согласие.
После разговора Квашнин представил меня уже в новом качестве генералу А. Куликову. Он уже месяц как командовал всеми «силовиками» в Чечне. Завязалась любопытная беседа. После того как Квашнин рассказал ему обо мне (это обычная практика при назначениях), Анатолий Сергеевич спросил:
– Геннадий Николаевич, я знаю, что ты родом из этих мест. Не боишься ли, что твоим родным и близким начнут мстить?
– Вы же не боитесь, товарищ генерал, – ответил я ему. – И я не боюсь… Я пришел сюда не для того, чтобы чеченский народ уничтожать, который хорошо знаю, а чтобы спасти его от бандитов. Надеюсь, чеченцы поймут, что я им не враг. Это во-первых. А во-вторых, если вы с Квашниным мне доверяете, постараюсь не подвести…