Моя жизнь как фальшивка
Шрифт:
– Это был Джон Слейтер? – спросил он.
По гнусавому акценту я сразу же узнала австралийца.
– Вчера, – напомнил он. – Тотматт сале с фотоаппаратом?
– Да, – подтвердила я.
Он высоко вздернул жидкие черные брови, но больше ничего не сказал.
– Вы его знаете? – спросила я.
Пока он обдумывал ответ, я всматривалась в его лицо: резко разошедшиеся под углом брови, намек на улыбку в складках печального рта. Кости и мускулы. Немного меланхоличен, привык держаться в тени.
– Не очень-ла [15] .
– Вы сами – поэт?
Он вроде бы удивился.
– Так и думал, что Слейтер, – сказал он, смаргивая. – Поразительно, до чего же некоторые люди не меняются,
– Передать ему привет от вас?
– А-а, он меня и не признает, – ответил мой незнакомец и, кивнув на прощанье, двинулся дальше, толкая скрипящий велосипед по ненадежному краю сточной канавы.
Разговор закончен, и я побрела в гостиницу, гадая, какие невероятные события могли привести образованного австралийца в ремонтную мастерскую на улице Джалан-Кэмпбелл.
15
Ла – частица, добавляемая к значимым словам в пиджин-инглише.
3
В ХИТРОУ ДЖОН СЛЕЙТЕР СУЛИЛ МНЕ КРАБА С ЧИЛИ И карри на банановых листьях, но Слейтера никак не назовешь человеком слова. Он бросил меня в одиночестве, и в поисках местных деликатесов я забрела на пыльные улочки Кампонг-Бару, где нашелся небольшой рынок – не на самой улице, а на парковке под сенью гигантских манговых деревьев. Возвращалась я уже в темноте. Дождя не было, хотя, насколько я могла понять, именно этот сезон мой отец, отслуживший в Индии, именовал «манговыми ливнями». В желтых гало карбидных ламп, висевших над ларьками и тележками уличных торговцев, влага была наглядно видна, ее аромат смешивался с запахами сандала и сатэ и с едва уловимым, неизбежным привкусом гниения. Натриевые фонари торчали в стороне, а из жидкой темноты, разливавшейся под манговыми деревьями, лишь трусовато поблескивали глаза малайских мужчин и мальчишек. Они пялились на высокую белую женщину и видели разорванную одежду и раздвинутые ноги огромных кинематографических американок. Ты откуда?
Никакой угрозы, только навязчивость, но в конце концов мне стало не по себе.
Где твой муж?
Выходя из гостиницы, я злилась на Слейтера, но мне стало намного легче, когда я разглядела его за столиком под манго.
Завидев меня, он поднялся на ноги, высоко вскинул длинные руки, словно много часов сидел тут, дожидаясь. Без ложной скромности должна сказать: выглядела я, словно чучело, – старомодная хлопчатобумажная юбка, ни шляпы, ни косметики, да и стриглась я самостоятельно при помощи двух зеркал и маникюрных ножниц. Много лет назад, в «Сент-Мэри», я выработала этот стиль.
Белая Богиня [16] , да и только.
Глупо, да? Но ладонь, сжавшая мою руку, ободряла. Не знаю, почему – оттого ли, что руки у Слейтера были такие большие, теплые, словно нагретая солнцем речная галька. Я до смешного обрадовалась ему.
Джон, как всегда, засуетился, галантно пододвинул мне стул, заказал пива, с видом знатока растолковал, как есть с бананового листа.
– Я прямо завидую тебе, Микс, ты все это видишь впервые. Ты должна вести дневник. Знаешь, как говорил Лафкадио Хирн [17] ? «Не упускайте первые впечатления, записывайте их поскорее». Почти карлик, этот Хирн, странный такой на вид. «Впечатления испаряются, они к вам не вернутся вновь».
16
В книге «Белая богиня» (1948) английский поэт и мифограф Роберт Грейвз (1895 – 1985) сформулировал концепцию, согласно которой первое и верховное божество у любого народа – женского пола: Царица, Праматерь, которой приносили в жертву мужчин. Белая Богиня сделалась одним из ключевых архетипов современной феминистической и эзотерической мифологии.
17
Лафкадио Хирн (1850 – 1904) – английский писатель, поклонник Востока.
Быть может, Слейтер выучил никчемные цитаты только что и с единственной целью: произвести на меня впечатление. Вполне в его духе вообще-то. Но когда он крепко сжал мою руку, я безусловно поверила в его искренность и даже в то, что, оставив меня одну в чужом городе, Джон преподнес мне изысканный и щедрый дар, который я по малодушию не сумела оценить. Гнев улетучился без следа, и я тут же пустилась рассказывать о встрече с австралийцем.
– Он сказал, что знаком с вами.
– Еще что?
– Что вы его не признаете.
Слейтер глянул куда-то через плечо – не слишком вежливо.
– Я вам наскучила, Джон?
– Я прекрасно его помню, – ответил он, но глаза его омрачились и потускнели.
– И что же?
Пожав плечами, Джон закурил сигарету.
– Да бога ради, Джон, что из вас все клещами тащить приходится?
Он иронически изогнул бровь:
– Полегче, Микс!
– Куда уж легче, на хрен! Я тут сижу одна четыре дня, на хрен!
– Это Кристофер Чабб.
– И что, я должна его знать?
Слейтер умело запустил пальцы в рис и карри.
– Неужели? Разве он тебе не попадался на карандаш?
Я молча отхлебнула водянистого пива со льдом.
– В самом деле, – настаивал он. – Неужели его стихи так и не легли на твой редакторский стол? Ригорист, мастер вилланели и двойной секстины [18] … Трудно придумать форму жестче, а?
– Джон, мне известно, что такое двойная секстина.
Он усмехнулся:
– Так вот, наш золотушный приятель как раз таков: австралиец, «рожденный в полуварварской стране, не в срок, средь желудей он лилии искал» [19] . Очень серьезный, провинциальный, академический поэт, обреченный терпеть поражения и завидовать другим.
18
Вилланель («сельская песня») – популярная форма в поэзии трубадуров, состоит из пяти трехстиший и завершающего четверостишия. В каждом трехстишии, начиная со второго, повторяется то первая, то третья строка первой строфы, а затем все они рекомбинируются в коде. Сестина (секстина) – также популярная в провансальской поэзии форма: шесть строф с повторяющимися по определенным правилам словами-рифмами. Двойная сестина, любимая Данте и почти невоспроизводимая в современной поэзии, требует многократного повтора слов-рифм внутри каждой строфы, пока не будут исчерпаны все возможные комбинации.
19
Цитата из стихотворения американского поэта Эзры Паунда (1885 – 1972) «Хью Селвин Моберли».
– Выходит, вы его все-таки знаете?
Вместо ответа он легонько похлопал меня по запястью.
– Ты ходила на выставку Бруно Хэта, Микс? Хотя нет, тогда ты была еще девочкой. Художник. Майло написал о выставке восторженную статью.
– Где это было? В Лондоне?
– Ш-ш. Слушай. Я видел эти с позволения сказать картины. – И он кончиком пальца сбил горячий столбик пепла с сигареты. – Не в моем вкусе, поналеплено пробок, обрывков шерсти, обломков каких-то, но половина Челси толпилась там, заглатывая кипрский херес. В уголке сидел какой-то малый – в инвалидной коляске, все лицо обмотано, словно еще и зубы разболелись. В разговор он не вступал, и нам сказали, что это и есть Бруно Хэт, а разговаривать с ним без толку – он поляк и по-английски ни бельмеса. Тем не менее все восторгались его искусством – не только Майло, но и прочие; а в самый разгар презентации «Бруно Хэт» преспокойно объявил, что на самом деле его зовут Брайан Ховард.
– И по-английски он говорит не хуже нас.
– Шутку сыграл. Кое-кто пошел красными пятнами, но умереть никто не умер, и даже Майло, который так умилялся поляку, стал потом сэром Майло Уилсоном, а сегодня никто уже не вспоминает, как он попал впросак. Не дергайся, Микс. Суть в том, что розыгрыш есть розыгрыш, и «Бруно Хэт» не ставил себе задачу ниспровергнуть английскую культуру нам на головы. А вот в таких местах, как Австралия, все еще не устоялось, все очень хрупко, и там-то этому чудиле с язвами – скверно они выглядят, а? – там Чаббу вздумалось затеять примерно такую же историю. Слыхала ты о Мистификации Маккоркла? Нет? Так вот, Кристофер Чабб тут главный виновник.