Моя жизнь под землей
Шрифт:
Он спускался по электроновой лестнице, которую нам удалось подвесить несколько в стороне от водопада, так что, хотя брызги долетали до нее, лестница все же не была залита водой, как в прошлые разы. Внезапно пламя ацетиленовой лампы, висевшей на поясе Лубана, лизнуло комбинезон, который немедленно воспламенился. Лубан тотчас же оценил опасность и рефлекторно качнулся под струю водопада, сразу потушив огонь.
Впервые подземный водопад принес пользу! Хладнокровие и правильная реакция спасли тогда Лубану жизнь.
В 1951 году доктор Мерей (который через год так героически вел себя в пропасти Пьер-Сен-Мартен во время несчастного случая, стоившего жизни Марселю Лубану) оказался вместе с шестью товарищами в одной из пещер Юры, когда внезапно начался подземный паводок. В отряде возникла паника, и все бросились бежать, пытаясь перегнать подъем воды и добраться до выхода из пещеры, но шестерых из семи членов отряда вода настигла, и они утонули.
Доктор Мерей постарался сохранить хладнокровие и решил остаться на месте, там, где свод был повыше и, кроме того, образовывал нечто вроде выемки. Его расчеты могли не оправдаться, поскольку вода дошла ему до плеч и, кроме того, ему все время приходилось бороться с бурным течением. Вода отступила только через двадцать семь часов. Мерей совершенно обессилел от холода и усталости, но продолжал бороться с водой и «устоял». Он уцелел в этой катастрофе, причем единственный из всего отряда.
Лично со мной никогда не случалось особенно страшных происшествий, и я отделывался всего несколькими царапинами, шишками и неприятными переживаниями, которые относятся к неизбежным «профессиональным опасностям» спелеологии. Но я очень хорошо понимаю, что во многих случаях избег критических ситуаций только благодаря быстроте реакции, превращавшей в пустую тревогу то, что могло стать катастрофой.
Последний раз подобный случай произошел со мной в 1960 году, когда мне уже шел шестьдесят третий год.
Вместе с дочерью Раймондой и Жерменом Лабатю мы поднимались в вертикальную карстовую шахту, а это одна из труднейших задач в спелеологии. Мы поднялись уже метров на двадцать и достигли балкона, на минуту собрались на нем, чтобы продолжить подъем. Обвязавшись по поясу нейлоновой веревкой, я уже приготовился к трудному скалолазанию по стене почти без уступов. Мне удалось подняться на пять-шесть метров, и я оказался как раз под каменистым выступом величиной с хорошую тыкву. Если бы мне посчастливилось дотянуться и закрепиться на этой посланной мне судьбой удобной приступке, дальнейший подъем оказался бы гораздо легче.
Осторожно, почтительно, как и подобает, я касаюсь рукой этой шишки, ударяю по ней ладонью, потом кулаком, пытаюсь ее расшатать, но она держится прочно и составляет единое целое со скалой. Значит, я могу на нее положиться. Схватив ее обеими руками, я пытаюсь подтянуться, чтобы ступить на нее ногами. В этот момент камень отрывается, как спелый плод, и я падаю вместе с ним, под ним!
Раймонда и Лабатю застыли от ужаса в ожидании несчастья: я спиной падаю на пол, ощетинившийся острыми камнями, а на меня летит двадцатипятикилограммовый камень, который, конечно, меня сейчас раздавит.
Падение действительно произошло, и несколько секунд я, оглушенный, пролежал неподвижно на земле, но за короткое время моего падения я успел выиграть игру. Мне удалось в воздухе без точки опоры отклониться назад, чтобы камень упал не на меня, а передо мной. Я не могу объяснить этот маневр, по-видимому, это какое-то движение в пояснице, подобное переворачиванию кошки, которая всегда умудряется падать на лапы, в каком бы положении ее ни бросили.
По-моему, только прыжки в воду с высоты и прыжки на лыжах, которыми я в свое время занимался с большим рвением, способны развить умение менять положение в воздухе. Во всяком случае оба свидетеля этой сцены были поражены, когда с большим облегчением увидели, что я приземлился гораздо лучше, чем «стартовал». А когда мы подняли камень, чтобы прикинуть его вес, то заметили, что лежащая на земле нейлоновая веревка перебита в трех местах.
Кроме необходимых физических качеств и решительности следует также упомянуть об известных эмоциональных состояниях, безусловно связанных со страхом, от которого не избавлен ни один спелеолог и который выражается как неподдающееся рассудку смутное волнение, ощущаемое накануне или за несколько часов до начала серьезного исследования.
Мартелю была хорошо знакома тягостность этих переживаний. Он, на счету которого были сенсационные подвиги, требующие особенной отваги, так как он действовал в совершенно неизведанной области, куда никто до него не отваживался проникать, очень страдал от излишней чувствительности и нервной возбудимости.
Он, никогда не отступавший перед опасностью и даже искавший ее, можно сказать, всю жизнь, накануне и даже на следующий день после некоторых экспедиций переживал страхи, кошмары и ужасы, и это делает его опаснейшие исследования еще более достойными уважения.
По свидетельству членов семьи Буше, содержателя гостиницы в Лик-Атерей, в которой Мартель останавливался, чтобы быть в самом сердце Страны Басков, во время своих кампаний 1908 и 1909 годов, ученый, уходивший на заре и возвращавшийся к вечеру совершенно обессиленный, по ночам спал очень плохо.
Каждый день он спускал свои лестницы и веревки в страшные пропасти под канонадой камней. Каждый вечер он от этого терял сон. Каждое утро он вновь храбро шел на приступ.
Два обстоятельства особенно сильно беспокоили его: шум фонтана, бьющего в бассейне перед гостиницей, и топот мулов, стойло которых находилось в нижнем этаже дома. Он нашел средство борьбы с фонтаном: по вечерам он прикреплял к крану матерчатый мешочек, который разбивал струю и делал ее бесшумной. Он попытался также обернуть тряпками копыта беспокойных мулов, но животные быстро от них освобождались, и Мартелю пришлось переехать в самую отдаленную комнату, но, даже несмотря на это, до него продолжал доноситься глухой и назойливый топот.
Через сорок лет я остановился в той же гостинице у Буше вместе с врачом-астронавтом и бельгийским спелеологом Максом Козинсом, и мы почти ежедневно спускались по следам Мартеля в пропасти, находившиеся в лесах Хейль и Кагуэт.
Во время этих походов много раз при различных условиях Козинс выказывал исключительное хладнокровие и удивительную уравновешенность. Но больше всего мое удивление он вызвал в гостинице, и я почувствовал к нему настоящую зависть, когда он спокойно сказал мне: «Сегодня после обеда я пойду посплю у себя в комнате перед завтрашним походом».