Моя жизнь с отцом Александром
Шрифт:
Мой крестный, дядя Сережа Гагарин, и его жена Лизанька Бутенева были нашими ближайшими родственниками в Нью — Йорке. Они любили нас, а мы любили их. Никогда не забуду наш первый октябрь в США, когда дядя повез нас в своем маленьком автомобиле в Коннектикут полюбоваться на красоту осени в Новой Англии. Казалось бы, ничего особенного в этом событии не было, но мы только что приехали в незнакомый город и вид ярких осенних листьев на фоне синего неба наполнил нас радостью и надеждой. Тут я должна оговориться: наполнил меня, потому что радость и надежда всегда были присущи личности Александра.
На следующее лето, в 1952 году, мы поехали на озеро Лабель в Лаврентийских горах в Канаде, после того как провели месяц на Лонг — Айленде, так как деревня и природа были для нас обязательными составляющими жизни. До сих пор моя младшая. Маша, любит вспоминать, как в детстве она была уверена в том, что все проводили
Еще один моя дядя, Сергей Трубецкой, раньше тоже жил во Франции и бывал у нас. Когда я была маленькой девочкой, меня отправляли на лето к нему на ферму. В США он переехал задолго до нашего там появления и во время второй мировой войны служил офицером в американской авиации. В 1945 году его послали в Париж с какой — то миссией. Он пришел в церковь в Кламаре и, увидев там моего Сережу, которому тогда было четыре месяца, сказал, что его жена Люба (урожденная Оболенская) тоже ожидает ребенка через несколько недель. (Речь шла о его третьем ребенке, девочке Елизавете, у которой сейчас четверо взрослых сыновей и которая каждое лето приезжает в свой дом в Лабель.) А потом он добавил: «Если вы когда — либо окажетесь в Америке, то помните, что у меня есть дом в самом прекрасном месте на земле. Это место называется Лабель». В то время о переезде в Америку никто даже и не думал. Но, как только мы приехали в Нью — Йорк, мы решили, что на следующее же лето мы поедем в Лабель, любимое место моего дяди в Канаде. И мы ездим туда с 1952 года по сей день.
Нью — Йорк после Парижа
В Нью — Йорке мы каждый день открывали для себя что — то новое. Этот город так сильно отличался от Парижа! В Париже мы жили узким кружком: семья, церковь, русские эмигранты. В коллеже св. Марии я получила всестороннее образование. Александр же, несмотря на учение во французском лицее, был гораздо более русским, но он всегда интересовался мировой культурой, жадно и много читал. Он постоянно общался с русскими богословами и мыслителями и знал, каких усилий им стоит выполнять свою миссию. Отца Сергия Булгакова, профессора догматики, например, окружала группа последователей, напоминавших секту в своей приверженности его «Софии». Отец Сергий перенес операцию по поводу рака горла и мог говорить только через специальный аппарат. Группа мужчин и женщин, почти боготворивших его, присутствовали на всех литургиях, которые он служил по праздникам в институте. Ни Александр, ни я не участвовали в таком поклонении, хотя прекрасно понимали, что этот святой человек обладает экстраординарным творческим талантом, недаром он до сих пор является объектом глубокого уважения, а труды его серьезно изучаются. Я живо помню одну их таких литургий. Было раннее зимнее утро, на улице еще темно, церковь не отапливалась. Отец Сергий в легком светло — голубом облачении (он не мог по болезни уже носить тяжелые облачения), почти прозрачный, служил Господу в абсолютно отрешенной манере, он был уже «там», в Царствии Божьем. Да и вся атмосфера института была несколько «потусторонняя». К тому же все были всегда немного голодны и очень мерзли.
В Нью — Йорке никто не голодал и не мерз, по крайней мере, в семинарии. Мы не сразу к этому привыкли. Нам казалось, что финансовые и административные сложности, испытываемые Св. — Владимирской семинарией, вытекают из какого — то нереалистического подхода к церковным вопросам. В Париже церкви были бедны, ни один приходский священник не мог существовать, если не имел постоянной работы помимо своего служения. Св. — Сергиевский институт просто нищенствовал, особенно во время войны, когда Александру приходилось сидеть на занятиях с забинтованными пальцами, так как он их отморозил и испытывал сильную боль. В институте почти не топили, в классах было очень холодно. Как я уже писала, несмотря на это, мы были вполне беспечны! Теперь это кажется удивительным. Денег никаких не было, и такой подход к жизни казался вполне естественным. Жизнь состояла из череды малых чудес: неожиданный подарок, посылка из Америки… И я, и Александр на всю жизнь сохранили это чувство. Я действительно могу порекомендовать такой подход к жизни: он не только соответствует Евангелию, но и очень удобен.
Но в Нью — Йорке нам пришлось привыкать мыслить по — другому, научиться быть практичными для того, чтобы заботиться о детях и о семинарии. Это оказалось не таким уж трудным делом, потому что, как я понимаю теперь, мы привыкли приспосабливаться и довольствоваться тем, что имели, а не тем, что могли бы иметь. Написание еженедельных проповедей и трансляция
Прямо рядом с семинарией на 121–й улице стояла красивая римско — католическая церковь, Corpus Christi, а к ней примыкала школа, которой руководили доминиканские монахини. Я записала туда Аню и Сережу во второй и первый класс соответственно, и перед Рождеством Аня победила в конкурсе на лучшее правописание. Дети очень быстро заговорили по — английски и прекрасно себя чувствовали в теплой, религиозной и радостной атмосфере школы. Маша ходила в детский сад, где было огромное количество развивающих игрушек и приспособлений. Александр преподавал и служил в семинарии. Нам очень нравился наш район, в нем было так много образовательных и культурных учреждений! У нас даже было великолепное место доя прогулок — прекрасный риверсайдский парк, разбитый вдоль реки Гудзон. Дети уже вовсю болтали по — английски, и настало время поместить их в более серьезную школу.
Когда я пришла в частную школу для девочек «Chapin schoob, чтобы записать туда Аню и попросить для нее стипендию, директриса спросила меня, не соглашусь ли я преподавать там французский язык вместо учительницы, которая ушла в длительный отпуск. Я почти не говорила по — английски, но, вероятно, смогла убедить директрису в том, что мое образование, дипломы и культура достаточны для такой позиции. Именно в этой школе я научилась хорошо говорить по — английски, попросив коллег поправлять меня и помогать с письменным языком. На следующий год мне позвонили из Spence School, еще одной частной школы для девочек в Нью — Йорке, и предложили преподавать у них. Таким образом, я никогда не искала работу, она всегда сама сваливалась на меня с неба! Я проработала в Spence School двадцать семь лет, из них четыре — начальницей школы. Настоящая американская карьера! Преподавание в этих замечательных школах помогло нам планировать образование наших детей и близко познакомиться с американской школьной программой, которая нас очень впечатляла. Сережа поступил в Коллегиальную школу, там была отличная академическая программа, занятия театром, музыкой, искусством и спортом. В этой школе для мальчиков у Сережи появилось много настоящих друзей. Маша пошла в Chapin School в четвертом классе и, как и Аня, проучилась там до двенадцатого, до самого выпуска.
Через два года после нашего приезда в Нью — Йорк я получила телеграмму от родителей с известием о том, что мой отец при смерти. Любимая тетя и двоюродный брат в течение часа после того, как я позвонила им по телефону, привезли мне шестьсот долларов, и я смогла купить билет на самолет в Париж. В это время все дети болели свинкой, но Вава уже была с нами и привыкла к нью — йоркской жизни. Я оставила ей детей и полетела в Париж. Это был мой первый перелет на самолете. В те времена еду в дорогу брали с собой. Мы должны были сделать остановку в Исландии, а весь полет длился восемнадцать часов. В последнюю минуту Александр предупредил меня, что из боковых моторов будет вырываться пламя. Хорошо, что он догадался мне об этом сказать, а то я бы умерла от ужаса. В Париже оказалось, что отцу стало немного лучше. Невозможно описать нашу встречу! Я провела дома шесть недель, наслаждаясь общением с родителями, родственниками и друзьями. Потом я собрала своего отца и увезла его с собой в Нью — Йорк. Мама, брат Миша и младшая сестра Соня приехали в Америку шесть месяцев спустя. Моя старшая сестра Марина к тому времени уже переехала с мужем и детьми в Канаду. Наша квартирка в Нью — Йорке заполнилась кроватями, раскладушками, чемоданами. Но, в конце концов, и брат, и сестра нашли работу и квартиру с видом на реку Гудзон, куда перевезли и родителей. Жизнь снова вернулась в нормальное русло.
Поездка во Францию оказалась очень валена для меня. Во — первых, я смогла побыть с родителями, которых мне не хватало больше, чем я думала. Это был и прекрасный отдых: никаких обязанностей, повседневных забот, беспокойства о детях. Полная свобода! Но самое важное заключалось в том, что эта поездка позволила мне понять, насколько действительно я счастлива в моей новой стране. Поездка во Францию напоминала посещение музея, приятное, но не имеющее никакого отношения к моей настоящей жизни. Я знала теперь точно, где мое место. Я жила в Америке, потому что хотела этого, потому что у меня была цель, миссия. Я была счастлива оказаться во Франции, и я была счастлива возвратиться в Нью — Йорк, возвратиться домой.