Моя жизнь
Шрифт:
Но Жак был застенчив, я видела, что он сгорал от желания признаться в любви. И едва он открывал рот, я ждала: сейчас признается. Но нет, его адамово яблоко ходило вверх-вниз, он глотал слюну и молчал.
Так длилось две недели. Наконец, прощаясь как-то вечером, он сердито буркнул: «Я тебя люблю». Не колеблясь, я ответила: «Твою любовь надо проверить, Жак! Если я попрошу тебя жениться на мне, ты согласишься?»
Жак схватил меня в объятия, захохотал, как мальчишка, и сказал: «Когда хочешь! Где хочешь!» Я нашла это очаровательным…
Я
Перед самой церемонией я заметила, что Жак чем-то смущен. Он вздыхал, вертелся. Я сказала: «Ты что-то от меня скрываешь!»
Стыдливо опустив глаза, Жак признался: «Диду, я тебе солгал».
Я уже предчувствовала катастрофу, уже видела свое счастье, разлетевшимся в прах, как вдруг, смущаясь, как школьник, застигнутый врасплох, Жак пробормотал: «Я убавил свой возраст. Я сказал тебе, что мне тридцать девять, а мне сорок шесть!»
Милый, милый Жак, он уменьшил свои года, чтобы меня обольстить!
Мне всегда говорили, что самый счастливый день в жизни молодой девушки — день ее свадьбы.
Молодая девушка, была ли я когда-нибудь ею?
И все-таки день моей свадьбы был действительно одним из лучших дней в моей жизни. Я чувствовала себя очистившейся, возрожденной.
Я была в светло-голубом платье. Многие этим возмущались. Но я так мечтала об этом платье. Ведь у меня не было белого платья даже в день моего первого причастия, вы понимаете почему? Тогда я бродила по дорогам со своим отцом-акробатом, из деревни в деревню, собирая деньги после его выступлений.
Чтобы как-то загладить это жалкое, грязное прошлое, мне хотелось в день своей свадьбы надеть светлое платье. Я хотела все начать с нуля. Меня считали циничной, коварной… а я — романтична и доверчива.
На шею я надела талисман — золотой с рубинами крестик, подаренный мне Марлен Дитрих, моим свидетелем.
Я нервно сжимала этот крестик в одной руке, а другой крепко вцепилась в руку Жака. Я лихорадочно молилась: «Боже мой, только бы все это было настоящим! Только бы я была счастлива! Только бы мне больше никогда не оставаться одной! Никогда».
Я была счастлива с Жаком. Да, несмотря на все мои злоключения, я тоже узнала спокойное счастье молодоженов.
И потом Жак был великолепен!
Он никак не притеснял меня, он понимал, что я не могу жить в клетке, что, если почувствую себя взаперти, вое переломаю и убегу; он не мешал мне жить и думать.
Наверное, я часто невольно причиняла ему огорчения. Но он был несокрушим как скала.
Не знаю, как вы, но, если мне кто-нибудь не нравится, если я замечаю у кого-нибудь поистине немыслимую физиономию, я должна это высказать.
Иногда в шикарном ресторане или в модном баре появлялась какая-нибудь личность, сразу вызывавшая во мне неприязнь.
Несомненно, мое поведение ставило Жака в очень затруднительное положение. Его, такого воспитанного. В этих случаях наши диалоги всегда были на один манер. Я нападала, внезапно «заводясь» по поводу какого-нибудь типа за соседним столиком: «Ты не находишь, что у него гнусная физиономия?» — «Да, — соглашался Жак, — но, пожалуйста, будь умницей и не сообщай ему об этом». — «Нет, я не буду умницей, а пойду и скажу этому типу, что я думаю о его физиономии». — «Эдит, я прошу тебя», — «Нет, он мне не нравится!» Я подходила к соседу или кричала из-за своего стола: «У вас жуткая физиономия!»
Жак с неизменной улыбкой извинялся перед оскорбленной личностью и улаживал скандал.
Для женщины моего возраста я вела себя как уличная девчонка. Надо, конечно, признать, что я не всегда была в нормальном состоянии… особенно в период наркомании.
По вечерам, когда я шумела со своими друзьями в гостиной, Жак никогда не ворчал, никогда не раздражался, а, укрывшись в закутке квартиры, передвинув туда пианино, работал, репетировал, играя и напевая под сурдинку.
Такое поведение отнюдь не было проявлением его слабости. Напротив, после Сердана он был самый сильный, самый надежный человек, какого я знала.
Кроме того, без него я бы умерла.
Это он заставил меня отказаться от наркотиков. Это он три раза отправлял меня в дезинтоксикационную клинику. А если понадобилось бы, отправил и в четвертый.
Он внушал мне безграничное доверие.
Только ему одному я могла рассказать свою жизнь без прикрас, без лжи.
Ему я могла сказать все: он не осуждал людей, а старался понять. Это очень редкое свойство — знаю по собственному опыту.
Но однажды я внезапно поняла, что мое счастье недолговечно. Сознаюсь, я всегда была суеверна, придавала большое значение случайностям. Когда я поняла, что мое счастье доживает последние дни, мы были безоблачно счастливы! Но Жак в этот день снял свое обручальное кольцо.
О нет, он не спрятал его, как это делают некоторые мужья, встречаясь с другими женщинами!
И все-таки на меня это произвело ужасное впечатление.
Еще в день нашей свадьбы я просила его: «Поклянись мне никогда не снимать обручальное кольцо. Это принесет нам несчастье». Он поклялся.
Через два года я снималась в фильме в Виши. После съемок я зашла за Жаком. Он готовился выйти на сцену. Я с любовью взглянула на него. Он нежно улыбнулся. В этот момент костюмерша вошла в уборную и сказала: «Не забудьте снять ваше обручальное кольцо, месье Пиллс».
Привычным жестом он положил его в карман. Значит, он не сдержал своего обещания! Он согласился снимать кольцо перед выходом на эстраду.
Я закрыла глаза, чтобы не видеть, какую он скорчил гримасу. Я закрыла глаза, чтобы скрыть свои слезы. Но именно в этот момент мной овладело страшное предчувствие, что наша любовь кончена, что она движется к концу. Я была права.
Через два месяца мы развелись. Еще раз любовь двух знаменитостей умерла, столкнувшись с неизбежными проявлениями реальности.