Моя
Шрифт:
– Это я жестокий? Не, я не жестокий, – сморщился Саша. – У меня своих дел куча, а этим маньячиной пусть те занимаются, кто за это деньги получает. Лучше скажи, что там у тебя со Снежкой?
– Да ничего пока, – отмахнулся Вадим, бросая фотографии на стол. – Отойдет.
В кармане брюк завибрировал телефон, Вадим взял трубку и с тяжелым вздохом ответил на вызов.
– Доброе утро, Валентина Ивановна. Снежка? К себе переехала. Поругались немножко, я думал, она вам рассказала. Вчера утром. Нет, не знаю. Не разговаривал. Не заходил. Понял… Я понял, Валентина Ивановна. Разберусь…
Отключил телефон, медленно сунул его обратно в карман брюк, полуобернувшись к Саше, глухо произнес:
– Снежка даже на материнские звонки не отвечает…
– И? – тихо спросил Саша, глядя на стол, где небрежной стопкой лежали фотографии жертв.
– Я к ней в общагу, – Вадим схватил со стола ключи от машины. – Прикрой меня, Сань.
– Ок…
Давно у него не было такого прекрасного утра. Ведя машину, он чуть прикрывал глаза и втягивал носом воздух, вспоминая, как пахнет Счастье. И даже руль старался держать бережно, чтобы сохранить на ладонях прикосновения к ее коже. В голове все еще не укладывалась мысль, что у него теперь есть спасение – женщина, которой он не способен причинить вред, которую приятно трогать и нюхать. Он, конечно, пойдет дальше. Уже сегодня. После работы.
Сердце приятно замерло при одной только мысли о том, что он может позволить себе теперь, когда Зверь успокоился, и не нужно бояться его неудержимой жажды крови.
Воспоминания утра плавно перетекли в картинки детских воспоминаний. Он снова улыбнулся, возвращаясь в далекое прошлое, к маме и ее прикосновениям, к родному, самому прекрасному запаху. Да, в то время он был по-настоящему счастлив. Но слишком мало, слишком…
Тоска потянула мысли в другом направлении, память совершенно некстати вытащила воспоминания, которые кормили его Зверя. Он нервно сжал руль и дернул плечами, пытаясь отогнать нарастающую злобу при мысли о Людочке – отцовской шлюхе, помешанной на чистоте и ненавидящей маленького пасынка. Говнюк. Так она его звала, когда они оставались одни. Говнюк. Это слово срывалось с ее губ вперемешку со слюнями и вонью изо рта. Людочка терпеть не могла беспорядок, сама же воняла нестерпимо. Его тошнило, когда она изображала перед отцом любящую мачеху и обнимала «своего сыночка», целуя слюнявыми губами в щеки. Однажды его вырвало, прямо на ее белоснежную шелковую блузку. Тогда мачеха ничего не сказала, рядом был отец, но после, когда они остались одни, Людочка долго, с остервенением тыкала его носом в заблеванную одежду, держа рукой за волосы, словно котенка, нагадившего мимо лотка.
Конец ознакомительного фрагмента.