Мозг Кеннеди
Шрифт:
Луиза перелистала тоненькую тетрадку. Там было немного текста, засушенные цветы, высохшая шкурка ящерки, несколько поблекших фотографий, сделанный цветным мелком рисунок детского личика. Прочитав написанное, Луиза поняла, что речь шла о женщине, которая умирала от СПИДа, и эти строки она писала своим детям, чтобы после ее смерти у них осталась хоть какая-то память.
Не проливайте слишком много слез, просто их должно хватить, чтобы полить цветы, которые вы посадите на моей могиле. Учитесь и с пользой проживите свою жизнь. С пользой распорядитесь
Луиза смотрела на лицо черной женщины, глядевшей с почти полностью выцветшей фотографии. Она улыбалась прямо в объектив, прямо в Луизино горе и бессилие.
Она прочитала вторую тетрадку. Книга памяти Мириам для дочери Рикки. Тут не было фотографий, записи короткие, буквы судорожно вдавлены в бумагу. Никаких засохших цветов, несколько страниц пустые. Текст не закончен, он обрывался посредине фразы: There are so many things I would...
Луиза попыталась закончить предложение. Что хотела сказать Мириам. Или сделать.
Что я хотела бы сказать тебе, Хенрик. Или сделать. Но ты исчез, скрылся от меня. Прежде всего, ты оставил меня с чудовищными страданиями: я не знаю, почему ты исчез. Не знаю, что ты искал и что привело тебя к случившемуся. Ты жил, ты не хотел умирать. И все-таки умер. Я не понимаю.
Луиза разглядывала тетрадки на кухонном столе.
Я не понимаю, зачем ты хранил записки этих двух женщин, умерших от СПИДа. И почему спрятал их за другими книгами на своих полках.
Она медленно раскладывала в голове черепки. Выбрала самые крупные. Надеялась, что они, как магнит, притянут к себе остальные и появится целое.
Краснозем на подошвах его ботинок. Куда он ездил?
Задержав дыхание, она попыталась ухватить кончик нити.
Я должна набраться терпения. Точно так же, как археология научила меня, что проникнуть сквозь все наслоения истории можно только с помощью энергии и кротости. Без спешки.
Луиза покинула квартиру поздно вечером. Поселилась в другой гостинице. Позвонила Артуру, сказала, что скоро вернется. Потом нашла визитную карточку Ёрана Вреде и набрала номер его домашнего телефона. Он ответил заспанным голосом. Они договорились, что завтра в девять утра она придет к нему в офис.
Опустошив несколько бутылочек со спиртным из мини-бара, Луиза заснула и очнулась от беспокойного сна в час или два пополуночи.
Остаток ночи она провела без сна. Черепки по-прежнему молчали.
6
Ёран Вреде встретил ее у входа в полицейское управление. От него пахло табаком, по дороге в свой кабинет он рассказал ей, что когда-то в юности мечтал искать кости. Луиза не сразу сообразила, что он имеет в виду, и, только когда они уселись за его заваленный бумагами письменный стол, последовало объяснение. В школьные годы он находился под большим впечатлением от семейства Лики, которое искало окаменелые человеческие останки и в Великом рифте в Восточной Африке нашло-таки искомые окаменелости — пусть не людей, но, по крайней мере, гоминидов.
Ёран Вреде отодвинул в сторону кипу бумаг и нажал кнопку блокирования телефона.
— Я мечтал об этом. В глубине души знал, что стану полицейским. Но мечтал найти то, что называли тогда «недостающим звеном». Когда обезьяна стала человеком? Или, может, лучше сказать: когда человек перестал быть обезьяной? Иной раз, когда у меня выпадает свободный часок, я читаю об изысканиях последних лет. Но все яснее и яснее осознаю, что единственные недостающие звенья найду лишь в моей работе.
Он оборвал себя, словно по ошибке раскрыл какую-то тайну. Луиза смотрела на него с легкой грустью. Перед ней сидел человек с неосуществившейся мечтой. Мир полон таких вот людей среднего возраста, как Ёран Вреде. Мечта в конце концов превращается в слабое отражение того, что когда-то было пылкой страстью.
А о чем мечтала она сама? Собственно, ни о чем. Археология — вот ее первая страсть, после того как гигант Эмиль отпустил ее и она проехала 190 километров до Эстерсунда, чтобы стать человеком. Она нередко размышляла о том, что ее жизнь пошла по своему руслу, когда автомотриса остановилась между Эстерсундом и Свегом, где пассажирам приходилось ждать другой автомотрисы, шедшей на юг. Рядом со станцией был киоск, где продавали хот-доги. После остановки автомотрисы всех, похоже, одолевал неудержимый голод. Последний в очереди рисковал остаться без еды — либо потому, что закончились сосиски, либо потому, что подошло время продолжить поездку.
Один-единственный раз она не ринулась занимать место в очереди за хот-догами. Осталась сидеть в автомотрисе и вот тогда-то решила заняться археологией. Она долго колебалась, не выбрать ли ей медицину, требовавшую длительного обучения, стать педиатром — тоже заманчивая перспектива. Но там, в вечерней темноте, неожиданно приняла решение. Решение настолько очевидное, что все сомнения исчезли. Она посвятит свою жизнь поискам прошлого. Луиза предпочла бы работу в полевых условиях, но в то же время что-то ей говорило, что, быть может, ее будущее — поиски тайн старинных манускриптов, новое толкование истин, установленных прежними поколениями археологов.
Люди вокруг жевали хот-доги с горчицей и кетчупом, а ее охватил удивительный покой. Теперь она знала.
Ёран Вреде вышел из кабинета и вернулся с чашкой кофе. Луиза отказалась от угощения. Выпрямилась на стуле с ощущением, что ей предстоит оказать ему сопротивление.
Он говорил с ней дружелюбным тоном, точно с близким человеком:
— Ничто не указывает на то, что твоего сына убили.
— Я хочу знать все детали.
— Их у нас пока нет. Выяснение всех деталей, связанных с внезапной смертью человека, занимает долгое время. Смерть — процесс сложный. Вероятно, самый сложный и труднообозримый процесс из всех, что нам предлагает жизнь Мы значительно больше знаем о том, как человек появляется на свет, нежели о том, как заканчивается жизнь.
— Я говорю о своем сыне! Не о зародышах и не о стариках в стационаре длительного пребывания!
Позднее она спрашивала себя, стал ли ее выпад неожиданностью для Ёрана Вреде. Он, наверно, нередко попадал в подобные ситуации, оказывался лицом к лицу с отчаявшимся родителем, который не мог вернуть своего ребенка, но тем не менее жаждал своего рода оправдания, как это ни бессмысленно. Признания, что он хороший родитель, что его нельзя обвинять в безответственности.
Ёран Вреде открыл лежавшую перед ним пластиковую папку.