МРАКОБЕС: ДОРОГА
Шрифт:
Ремедий побелел и еле вымолвил:
– Надеюсь, что нет.
Но он знал этого человека. Он сам закапывал его в землю.
Мартин, Doppelsoldner, дружок стервозной Эркенбальды. Тот, что умер от ран в нескольких милях от Айзенбаха ровно семь лет тому назад.
– Может быть, просто похож? – спросила вечером Клотильда, с которой Ремедий поделился своим открытием.
Но он покачал головой.
– Нет, я не ошибаюсь. Разве ты не чувствуешь?
Клотильда замерла, приоткрыв рот, прислушалась.
– Не-а. Ничего такого не чувствую…
Шепотом Ремедий спросил ее:
– Клотильда… КУДА МЫ ИДЕМ?
– Балатро знает дорогу, – беспечно отозвалась она.
– Дура! С «Несчастья» ходи, с «Несчастья»! У него «Ладья», потопи его, блядь…
– На тебе «Сдержанность». Жри. Задавись.
– Мало.
– Чего мало?
– «Сдержанности» мало. Мой грех старше твоей добродетели.
– Тогда… «Воздыхание о вечном».
– Отбито, – с сожалением сказала Клотильда.
Ремедий придвинулся к ней ближе, осторожно запустил руку ей за шиворот.
– «Непотребство», – сказал он, выкладывая карту девушке на колени.
Клотильда покусала губку.
– На твое «Непотребство» – «Диана».
– Мухлюешь, – крикнул Шальк, пристально наблюдавший за игрой.
Шалька притащили в лагерь, как куль с мукой, повалили на телегу. Увидев пушкаря – того отделали на славу – Клотильда вскочила, засуетилась. И хоть невиден собой Шальк, а едва очухавшись, принялся ладно молоть языком, чем и проник в чувствительную душу девушки.
На помощь себе Клотильда призвала Иеронимуса, угадав в нем человека знающего. При виде Мракобеса Шальк громко застонал и отвернулся.
– Это мне чудится? – осведомился он.
Иеронимус потрогал пульс у него на шее.
– Не чудится, – сказал он наконец.
Шальк не стесняясь выругался.
– Могу тебя порадовать, – продолжал Иеронимус как ни в чем не бывало. – Твой друг Бальтазар Фихтеле тоже здесь.
Шальк подскочил, но Иеронимус заставил его лежать смирно.
– Я позову его.
И ушел.
Теперь Шальк лежит в телеге, забинтованный до самых глаз, смотрит, как Клотильда дурит голову Ремедию Гаазу. Парню скоро тридцать, а все такой же дурак.
Не выдержав, Шальк заорал:
– «Диана» младше «Непотребства»! Ну и теленок же ты, Ремедий…
Ремедий покраснел, смешал карты в руке. Невпопад спросил:
– Клотильда… А чем крыть «Любовь Земную»?
– «Любовью Небесной», конечно.
– А почему Любовь Земная – грех?
– Поменьше рассуждай, монашек, – сказала Клотильда. – Сильная карта, так что жаловаться?
– Не на что, – отозвался Ремедий и влепил ей поцелуй.
Наутро полетели первые снежные хлопья. Когда наступила зима? Только что сияла царским блеском осень – и на тебе…
– Не рано ли в этом году? – сказал Ремедий, обращаясь к мокрому холсту
Из-за холста отозвался сипловатый голос Клотильды:
– Черт знает. А какой нынче день?
Под ногами чавкала грязь. Снег неприятно летел за шиворот. Ремедий мотал головой, лошадь уныло тянула телегу, увязающую едва не до колесных осей.
И увязла.
– Дай помогу, – сказал кто-то над ухом. Рядом с Ремедием второй человек навалился плечом на телегу, вытаскивая ее из ямы. Крупный мужчина, сильный – сразу легче стало тянуть.
– А, – проворчал Ремедий вместо благодарности. Поднял глаза.
Мартин.
Вдвоем выволокли комедиантскую повозку вместе с вертепом, припасами, девицей и раненым пушкарем, поставили на ровное место, и лошадка снова потащила одна. А Мартин с Ремедием пошли бок о бок.
Сперва молчали. Потом Ремедий осторожно спросил:
– Ты и вправду Мартин?
В ответ понесся басовитый хохот.
– Все так же прост Ремедий Гааз, – сказал, наконец, Мартин, отдуваясь.
Ремедий неопределенно пожал плечами.
– Не было смысла меняться.
– Эркенбальду давно видел?
– Ты еще не забыл эту стерву? – Удивление Ремедия было искренним.
– Забудешь ее… Ты ее не пользовал, иначе понял бы, что такую лисицу забыть невозможно. С кем потом еблась, как меня зарыли?
– С Агильбертом…
Мартин плюнул.
– Так и знал, что к капитану перелезет, сучка. А эта, чернохвостая, как ее…
– Хильдегунда.
– Куда делась?
– Сбежала. Выманила денег себе на приданое и только ее и видели.
Мартин выругался и еще раз выругался.
– Сучье племя. Никому из них верить нельзя.
– Мартин, – снова заговорил Ремедий, – ты ведь мертв. Я сам хоронил тебя, помнишь?
Мартин расхохотался, выставил белые зубы в черной бороде, облапил Ремедия за плечи.
– Еще бы не помнить, Гааз! Такое не забывается…
Они прошли рядом еще немного, потом Ремедий снова заговорил:
– Мартин… Ты видел нашего капеллана?
– Мракобеса? – Мартин покривил губы. – Видел…
– Да нет, другого. Валентина. Того, что в Айзенбахе умер…
Мартин подпрыгнул. Ремедий не ожидал, что известие о Валентине так подействует на старого богохульника.
– Валентин тоже здесь? Ах, еб его… Что здесь творится, Гааз?
– Не знаю, – уныло сказал Ремедий. – Спроси у Мракобеса. Я давно уже ничего не понимаю.
Так и двигался по осенним дорогам караван – комедианты и мертвецы, разбойники и святые, бесноватые и простоватые. Шли они в Страсбург и путь, вроде, знакомым был для них, но все никак не могли добраться до цели. Все время мешало что-то. То одно собьет, то другое. А потом и вовсе цель потерялась, и кто был в том виноват, так и не разобрались.