Мстислав, сын Мономаха
Шрифт:
На обратном пути в Торческ Азгулуй спросил Туряка:
– Скажи, боярин, из каких мест род твой? Говоришь по-нашему хорошо, и лицом на нас похож, и имя у тебя как наше.
Туряк усмехнулся:
– Да нет, хан. С Волыни я. А имя – оно от Турьи, речка такая близ Луцка [100] есть. Волость моя родовая там.
На том разговор и кончился. Молча ехали они по степи, глядя на алеющую на западе вечернюю зарю. Заканчивался трудный, тяжёлый, но принёсший удачу день. Сколько таких дней будет у них здесь, на степном пограничье? Наверное, немало. Немало будет и обид, и досад, и пролитой
100
Луцк – город на Волыни, на реке Стырь.
Глава 15
Огромный медведь, губастый, ярый, с клочьями обвислой шерсти и ранами от собачьих клыков, вырвался из чащи леса на край густо поросшего малинником неглубокого оврага и набросился на Мстислава столь неожиданно, что не успел князь сообразить, что к чему. Рука как будто сама собой выставила навстречу бешено ревущему зверю копьё-рогатину, но было уже поздно. Древко переломилось пополам, а спустя мгновение страшный удар медвежьей лапы пришёлся Мстиславу в живот, порвав кольца доспеха и нижнюю рубаху. Больше он ничего не помнил. Резкая дикая боль сковала мускулы, он падал куда-то вниз, от боли невозможно было вздохнуть. Перед глазами возникли некие странные тёмно-красные полосы, но затем и они исчезли. Окутал Мстислава непроницаемый мрак, порой его охватывала жгучая нестерпимая боль, он стонал, не понимая, что же происходит, и опять проваливался в зияющую бездну, в пропасть, из которой не было никакого пути. Да, славная получилась на этот раз охота!
Много позже вдруг возник перед Мстиславом сухонький сгорбленный седобородый старец. Внимательно, с видимым участием смотрел он на раненого молодого князя, шептал что-то, потом достал из дорожной сумы туески и жбанчики, стал вынимать коренья, порошки, мази, принялся прикладывать их к Мстиславовым ранам, натирать мазями, приговаривая:
– Охранил тебя, княже, Господь от гибели в когтях дикого зверя! Не настал ещё час твой, не пробил! Всё в руках Всевышнего: и жизнь малого, и жизнь великого! Одолеешь когда болести свои – не забудь, восхвали Господа! Ну и меня не забудь помянуть в молитвах!
Боль в животе постепенно стала стихать. Словно одними прикосновениями дланей своих старик излечивал, укрощал доселе нестерпимое жжение. Но вот старец исчез в одно мгновение, так же внезапно, как и явился. Мстислав открыл глаза. Первое, что он увидел перед собой, был белый оштукатуренный потолок палаты городищенского терема. Он попытался приподняться, но тотчас повалился обратно на обитую бархатом и сукном широкую лавку. Не было сил, и снова возникла боль, правда, не такая острая и резкая, как раньше.
– Лежи тихо! – услышал Мстислав шёпот матери.
Княгиня Гида, в чёрном повойнике на голове, склонилась над сыном.
На Мстислава уставились красные, воспалённые от бессонных ночей, полные беспокойства материнские глаза.
– Наконец ты пришёл в себя. Думаю, опасность для твоей жизни миновала. Слава Христу!
Гида размашисто положила крест, затем перекрестила и своего болящего первенца.
Она села на стульчик возле лавки. Мстислав начал было говорить:
– Здорово ж меня медведь подрал!..
Мать решительно оборвала его:
– Молчи покуда! Нельзя тебе много говорить. Кровь пойти может. И не поворачивайся, на спине лежи!
Всё же Мстислав рассказал ей о своём видении.
– Это святой целитель Пантелеймон! Он тебя вылечил, сын, – заметила Гида. – Не напрасно молилась я дни и ночи. Внял Господь!
Позже, когда Мстислав начал уже понемногу вставать с постели и ходить, узнал он, что от удара медвежьей лапы у него выворотило наружу все кишки. Воистину, случилось чудо, что он остался жив.
«Нет, хватит с меня сих охот! Вот так погибнуть глупо! – простучала в голове мысль. – Бог послал мне знак, предупрежденье, дал понять: не стоит разменивать жизнь на дела мелкие. Уберёг он меня, сохранил для дел больших».
Потом Христина рассказала ему:
– Мать твоя, она тебя выходила. Ни я и никто другой не смог бы. Сама она тебе живот зашивала, сама внутренности укладывала. Говорила, не раз приходилось раненых исцелять. Твёрдая она, твоя мать. Я бы такой матерью гордилась!
Упав в горнице перед Гидой на колени, князь растрогался и разрыдался.
– Не меня благодари, но Бога. И Пантелеймона-целителя. Я что?! – Гида грустно усмехнулась. – Женщина земная суть.
Мстислав расцеловал сухонькие маленькие материнские руки, все в голубых прожилках. Что бы там она ни говорила, а вот они, руки эти, и спасли ему жизнь.
Поперёк живота у него теперь протянулся глубокий багровый шрам, надвое разрезавший пуп. По обе стороны от него пролегли несколько шрамов поменьше – то были следы от медвежьих когтей.
– Тогда, на ловах-то, Олекса с посадником Павлом тебя из-под зверя вытащили да кишки твои сложили и от грязи очистили, – заметила Гида. – Их благодари. Медведя же боярин Гюрята заколол. Говорит, непростой тот медведь был. Двух смердов княжеских из окрестных сёл задрал. Людоед, иным словом.
– Я, матушка, свечку в соборе Софии поставлю. И молитву прочту. И церковь в честь святого Пантелеймона возвести велю.
– Церковь поставить – дело доброе, сын, – согласилась, одобрительно кивнув головой в чёрном повойнике, княгиня-мать. – Только я об ином думала. Вон Христина твоя на сносях опять. Если мальчика родит, нареки его в честь святого целителя. Чтоб охранял его от бед и напастей…
Когда в скором времени родился у Мстислава и Христины второй сын, Изяслав, дали ему крестильное имя Пантелеймон, как и хотела княгиня-мать.
Гида любила подолгу держать на руках крохотного младенца и с радостной улыбкой вглядываться в его личико.
– Князь вырастет. Воин, правитель, – частенько говаривала она, качая малыша.
Глава 16
В месяце апреле, когда растаяли под лучами тёплого вешнего солнца снега, освободились ото льда бурные славянские реки, на деревьях появились листочки, колышущиеся под порывами холодного ещё порой ветра, на лугах зеленели первые стебельки молодой травы, а по дорогам бежали звонкие журчащие ручьи, спешил в Великий Новгород из Переяславля молодой воин. Ехал быстро, рысью, часто менял коней на постоялых дворах: заметно было, что везёт некую важную весть. Воин, видно, был не из бедных – облачён он был в голубого цвета плащ из дорогого сукна с серебряной застёжкой-фибулой у плеча. Под плащом поблёскивал панцирь из гладких булатных пластин, голову покрывала розовая шапка с широкой меховой опушкой, ноги же обуты были в жёлтые сафьяновые сапоги. На надетом через плечо ремне висела сума из тиснёной кожи, в каких обычно гонцы возили важные грамоты.