Мстительные духи
Шрифт:
Гуан взглянул на черепашку.
— Сделай сама.
Черепашка еще раз попыталась поднять лапу достаточно высоко, чтобы забраться на стол, посмотрела снова на Гуана. А потом открыла рот и свистнула.
Гуан вздохнул и поднял черепашку с пола, перевернул ее и опустил на стол панцирем вниз. Черепашка болтала лапками в воздухе.
— Это немного подло, — сказал Харуто.
Гуан фыркнул.
— Она сможет перевернуться, если захочет. Просто ей нравится изображать беспомощность, — он склонился и смотрел на черепашку, ткнул ее пальцем, и она закрутилась.
С хлопком темный комок шерсти
— Что она говорит? — спросил старый поэт.
Харуто улыбнулся.
— Что ты — грубый нахал.
Гуан поставил черепашку на лапы и опустил на пол.
— Я не должен был спрашивать, — черепашка повернулась и ушла к кухне.
Шики закончила тираду и прошла к третьей чашке вина. Ее тонкие ноги казались достаточно сильными, чтобы поддерживать ее вес, и она всегда казалась неуклюжей в своем естественном облике. Наверное, потому она часто захватывала зверей. Она села на столе перед чашкой вина, ее ноги пропали, словно и не существовали, черные лапки с дрожью подняли чашку. Широкий рот открылся в глубинах ее шерсти, и она проглотила вино одним махом. Она облизнула губы, и ее рот пропал, словно его там и не было. Она была спутником-духом Харуто, сколько он помнил, но ее причуды всегда вызывали у него улыбку.
— Чудесно, — сказал Гуан.
Харуто пожал плечами.
— Нет-нет-нет, — сказал хозяин, когда принес две миски горячего бульона. — Никаких… кхм, зверей? Они пугают мою черепаху.
Шики взглянула на хозяина, моргнула, а потом посмотрела на Харуто и чирикнула.
— Шики — не зверь, — сказал Харуто. Он вел этот разговор с каждым хозяином таверн в Хосе, Ипии и Нэш. Может, не Нэш, но тем было плевать, даже если ты брал с собой в таверну лошадь. — Она — дух.
Хозяин таверны пялился миг то на Шики, то на ритуальные посохи у стены.
— Ёкай? Это хуже.
— Она — не ёкай, — возразил Харуто. — Она — дух-спутник. Мой дух-спутник.
Гуан фыркнул.
— Ёкаи устраивают проблемы. Она устраивает проблемы. В чем разница? — Шики хмуро посмотрела на него.
— Ты не помогаешь, Гуан.
Хозяин таверны стоял с красным лицом, держал их еду.
— Шики, — Харуто кивнул ей. Она встала, закружилась на месте, запрыгнула на плечо Харуто, долгий миг смотрела на хозяина, моргнула и исчезла. Харуто все еще ощущал ее пушистый хвостик, щекочущий его шею. Он заплатит за это позже. Шики ненавидела быть невидимой.
— Я думал, вы убиваете ёкаев? — сказал хозяин, опуская миски на стол.
Харуто скривился.
— Я — оммедзи, — сказал он. — Мы не убиваем духов. Точнее, убиваем, но злых. В основном, ёкаев. Шики — не ёкай.
Гуан сделал глоток вина и вытер лицо рукавом.
— Я написал пару стихотворений о его деяниях. Например, «Бой двух мостов»? Как там? Два моста пересекали реку Шо, но видно было лишь один. Другой в неизведанное вел…
— Гуан, — Харуто покачал головой. Стихотворение было ужасным и не показывало их в хорошем свете.
Хозяин таверны нахмурился и поманил одного из посетителей. Приземистый мужчина с растрепанными волосами и фартуком в старой крови с поля боя встал из-за людного стола и подошел.
— Нобу, — хозяин указал на Харуто. — Расскажи им.
— Уверены? — спросил мужчина в фартуке.
Хозяин кивнул.
— Он — оммедзи, даже с императорской печатью, — он указал на деревянную печать, которую Харуто попросил повесить на баре.
Нобу взглянул на печать, потом на ритуальные посохи, а потом на Харуто.
— Вы слышали о Воющей Женщине?
Гуан рассмеялся и сделал еще глоток вина.
— Слышали ли мы о Воющей Женщине? — он скрестил ноги, опустил ладони на колени и склонился над столом. Он собирался рассказать им историю. — А вы?
* * *
Давным-давно, еще до десяти воюющих королей Хосы и Кровавых двигателей Кохрана, мир был спокойнее. Хара Чинами, девушка с глазами сокола и уверенными, как скала, руками любила рисовать, создавала лучшие картины во всей Ипии. Ее умением так восторгались, что Исэ Кацуо, император Ипии, несмотря на ее скромное происхождение, захотел даровать ей часть нарисовать его. Сделать его бессмертным ее кистью. Но Хара взглянула на императора, и ее проницательный взгляд увидел, что было за поверхностью мужчины, ведь это было ее истинной техникой — не умение смешать краски, не мазки кистью, а умение видеть правду всего. Она отказала императору Исэ, заявив, что рисовала только пейзажи. Долины, такие красивые, что на них нельзя было смотреть без слез, реки, такие похожие на настоящие, что потоки мазков уносили смотрящих.
Император Исэ не обрадовался. Он ведь был императором, а никто не отказывал императору. Он пришел к ней снова на следующий день, потребовал, чтобы она сделала его бессмертным, нарисовала его таким ярким, чтобы все, кто видел картину, рыдал. Она снова отказала, Хара была крепкой, как деревья конара на горе Сока. Ее не мог запугать даже император. Он был не первым властным человеком, который требовал что-то от нее.
Император Исэ в ярости послал солдат в дом Хары. Они забрали бедную Хару Чинами в цепях, сожгли ее дом и все ее картины. На землях замка стоял колодец, давно засохший до пыли и грязи, и они бросили в его черные глубины Хару. Исэ Кацуо накрыл колодец крышкой, чтобы свет не проникал туда. Пока Хара не согласится нарисовать его со своим талантом, она не увидит ни света, ни красок, ни красоты природы, которая так ее вдохновляла. Она нарисует его, даже если ему придется сначала сломать ее.
Хара плакала. Она пыталась пощадить императора от боли из-за взгляда на истинного себя, на то, что раскрывала ее кисть. Но отказом она привлекала его.
На десятый день плена Хары Чинами император Исэ сдвинул крышку на колодце и посмотрел на нее, потребовал нарисовать его. Конечно, она отказалась, зная, что рисунок только сильнее его разозлит. Когда людей, как император Исэ Кацуо, заставляют смотреть на их истинных я, они всегда обвиняют других. Исэ приказал вернуть крышку на место и оставил Хару во тьме.