Мучные младенцы
Шрифт:
И вот тут-то он и задумался. Он оттянул кожу на тыльной стороне кисти, так что получилась небольшая палатка, и потом отпустил ее. Кожа тут же вернулась на место, восстановив свою прежнюю форму. Его форму. Впервые в жизни Саймон осознал свою уникальность. За всю историю Вселенной еще не было такого человека, как он. И не будет никогда.
— Не самое удачное место для раздумий.
Кто-то перешагнул через него, пробираясь в сортир. Но Саймон уже думал о другом и вряд ли что-то слышал. Однажды, всего несколько лет назад, Саймона не было — не существовало вообще. И в один прекрасный день он снова исчезнет, как и этот индюк. Исчезнет навсегда.
— Не хочешь подыскать себе более гигиеничное место? — обронил тот же парень, уже на пути обратно. Погруженный в свои мысли, Саймон не удостоил его внимания. Ведь он только что открыл себя — первого и единственного Сайма Мартина, живого и (в отличие от индюка) осознающего это.
С того самого дня Саймон стал относиться к себе иначе — с гораздо большим уважением и интересом. Отдыхающие уже почти не удивлялись, наблюдая, как парень из крайнего вагончика изворачивается, принимая странные позы. Но не так, как семейная пара, практиковавшая йогу возле душевых кабинок, — он просто рассматривал части своего тела, которые никогда не замечал раньше: пятки, локти, пупок, внутреннюю сторону бедер.
— Представляю себе, что он там разглядывает, когда остается один!
— Бедный мальчик! Вы полагаете, он умственно отсталый?
— Мне больше жаль его мать.
— Хватит, Саймон! Люди подумают, что у тебя вши.
Ни перешептывание соседей, ни строгие замечания матери не могли помешать Саймону. Он был занят. Он исследовал свое огромное, длинное тело с любопытством, с неподдельным изумлением, которого раньше никогда не испытывал. В голове его в тот момент звучало одно: «Это я». Но было в этом и нечто большее, нечто гораздо более важное, хотя он сам никогда не смог бы объяснить, что это, да его пока никто и не спрашивал.
Однако сейчас он хотел задать вопрос матери. Собрав последние кучерявые волоски Макферсона с мучного младенца, он спросил:
— Каким я был?
Мать облизала кончик пальца.
— Когда?
— Когда был маленький.
Она взглянула на него, прищурившись. «Дай мальчишке куклу, — подумала она, вздохнув про себя, — и он тут же превратится в наседку. Что уж говорить про девочек?»
Но вопрос был вполне искренний и заслуживал честного ответа. В конце концов, он давно уже об этом не спрашивал.
— Ты был славный, — сказала она. — Красивый, как ангелочек и пухлый, как булочка. С яркими глазами-пуговками. Ты был так прекрасен, что прохожие останавливали коляску на улице, заигрывали с тобой и говорили, что мне несказанно повезло. Все хотели пощекотать тебе животик. Можешь не сомневаться, ты был самым прекрасным ребенком на свете.
Он знал, что она не обрадуется этому вопросу, но все равно спросил:
— Тогда почему же отец так быстро свалил?
Она как всегда, попыталась уйти от ответа, превратить все в шутку.
— Надо отдать ему должное, Саймон. Он продержался целых шесть недель!
По выражению его лица было ясно, что на сей раз такого ответа недостаточно. Тогда она сменила тактику и смеха ради заговорила старушечьим голосом:
— Злые языки говорят: как в воду глядел.
Но Саймон даже не улыбнулся.
Миссис Мартин сдалась и принялась за ужин. Она продолжала внимательно наблюдать за Саймоном, пытаясь понять, что у него на уме.
Саймон усадил куклу перед собой и уставился в ее прекрасные круглые глаза. Он вдруг раскис. Предположим, его отец действительно мог видеть будущее.
Потому ли теперь Саймон не может увидеть прошлое? Любой, кто хотя бы раз видел своего отца, мог как-то представить его себе в молодости. Убрать лишний жирок. Разгладить пару морщин. Прибавить немного волос. Но если ты никогда его далее не видел…
— Почему у нас нет никаких фотографий? Я знаю, что у тебя не было настоящей свадьбы и всякое прочее, но почему нет никаких других фотографий?
— Саймон! У нас есть фотографии! У нас полно фотографий.
— Но не с ним. С ним нет практически ни одной.
— Потому что он обычно снимал.
— А ты не могла хотя бы раз снять его?
Она с такой силой бросила чайную ложку обратно в сахарницу, что сахар разлетелся во все стороны.
— Откуда же я могла знать, что он бросит меня? Женщины, знаешь ли, не всегда получают недельное уведомление!
Саймон высунул язык и после короткой вызывающей паузы начал слизывать кристаллы сахара с рук, а затем переключился на мучного младенца.
— Не лижи ее, Саймон! — сказала миссис Мартин и, вместо того чтобы добавить: «Она валялась в собачьей корзине», предупредила: — ты можешь заразить ее.
Это была не очень удачная шутка. Но Саймону стало легче оттого, что она вообще попыталась пошутить. Он знал: пусть мать отшучивается всякий раз, когда разговор заходит об отце, но она понимает, что у сына есть все основания относиться к этому вполне серьезно. Запихивая последнюю вилку фасоли в рот, он невнятно спросил:
— Когда ты впервые поняла, что я самостоятельная личность?
Он не знал, какого ответа ждать. Она могла сказать: «Когда тебе было восемь» (он отказался идти на праздник к Гиацинт Спайсер) или: «Еще в четыре года» (кажется, тогда он закатил такую истерику в обувном магазине, что даже продавщица не выдержала, вышла из-за прилавка и отшлепала его).
Но ее слова по-настоящему удивили его.
— О, за много недель до твоего рождения! Я думаю, мы с тобой существовали в разных часовых поясах. Когда я носилась по делам, ты сидел так спокойно, словно тебя там вовсе не было. Но стоило мне только прилечь, ты просыпался и начинал пинать меня.
— Это я в футбол играл, — гордо заявил Саймон.
И тут он вспомнил. Он взглянул на часы. Первая тренировка месяца. Не опоздать бы.
— Мне пора.
Мама взяла нож и вилку и составила тарелки.