Мудрость Хеопса
Шрифт:
В разговор вмешался визирь Хемиун. Он сказал спокойно, серьезно и с искренней верой:
— Мой господин, гробница — это ворота в вечное существование.
— Конечно, Хемиун. Но все же грядущее путешествие через реку смерти требует серьезных приготовлений, особенно когда оно бесконечное. Ты не думай, будто фараон страшится того или сожалеет. Нет, нет и нет! Просто я поражаюсь этому символическому жернову, который крутится и крутится, перемалывая всех — царей, жрецов, воинов, простолюдинов…
Принц Хафра устал от философствований
— Мой господин слишком много времени тратит на размышления, — скептически заметил он.
— Возможно, принц, тебе эти размышления не нравятся, ибо ты ждешь не дождешься, когда меня забальзамируют и поместят в виде мумии в мой вечный дом, а ты наконец-то займешь мой трон…
— Как вы можете так думать, отец? — Хафра побагровел от злости, но взял себя в руки и уже более хладнокровно сказал: — Правда в том, что созерцание течения времени — это занятие для мудрецов. Что же до тех, кого боги обременяют тяготами правления, неудивительно, что они стараются отгородиться от этих сложных проблем.
— Ты хочешь сказать, что я совсем состарился? — с насмешкой спросил его Хуфу. — Что я должен читать лишь Книгу мертвых, а не мудрые трактаты философов? Ты это хочешь сказать, сын мой? — повторил он уже с некоторой угрозой в голосе.
Присутствующие встревожились, а принц просто испугался.
— Пусть меня покарают боги, отец, если я смею думать и говорить такое! — выпалил он.
С иронией, но уже твердо царь сказал:
— Успокойся, Хафра. Знай, что твой отец сохраняет властную хватку своей железной руки.
— В этом ни у кого нет сомнений, — ответил Хафра. — Теперь я доволен вашими словами, хотя и не услышал ничего нового.
— Или ты думаешь, что царь не царь, если только он не объявит кому-нибудь войну? — не сдавался Хуфу.
Принц Хафра постоянно указывал отцу на то, что ему следовало послать войска, чтобы усмирить племена Синая. Он понял, что имел в виду фараон, и был чрезвычайно удивлен.
Коротким мгновением тишины не преминул воспользоваться Хемиун.
— Мир гораздо лучше характеризует сильного, могущественного царя, чем война, — сказал он.
Принц, распалившись, возразил грозным тоном, подчеркивавшим жестокость и суровость его характера:
— Но царь не должен позволять политике мира мешать ему начать войну, когда для этого имеется более чем серьезная причина!
— Вижу, ты до сих пор не выбросил из головы эту мысль, — заметил Хуфу.
— Да, ваше величество, — сказал Хафра, — и я не отступлюсь, пока не будет принята моя точка зрения. Ибо племена Синая оскверняют нашу землю, угрожают спокойствию египтян и государственному престижу!
— Племена Синая! Племена Синая! — вскричал Хуфу. — О чем ты говоришь? Пока еще стражники в пустыне справляются с их небольшими группами. Отправлять войска, чтобы уничтожить их опорные пункты, я считаю преждевременным. Сначала нужно выяснить, есть ли они, эти пункты, или
Полководец Арбу одобрительно покивал головой.
В комнате опять повисла тягостная тишина. Наконец фараон, отпив из чаши воды, пробежался взглядом по лицам присутствовавших.
— Я позвал вас сегодня, — сказал он, — чтобы поведать о непреодолимом желании, бьющемся в моем сердце.
Все настороженно смотрели на Хуфу. Он продолжил:
— Ныне я спросил себя: «Что сделал я для Египта и что Египет сделал для меня?» Не стану скрывать от вас правду, друзья мои. Я понял, что люди сделали для меня в два раза больше, нежели я для них. Это признание далось мне нелегко, ибо все эти дни я буквально терзался от боли. Я вспоминал почитаемого нами фараона Мину, который подарил нации священное единство. Родина же дала ему лишь частицу того, что получил от нее я. Тогда я усмирил свою гордыню и поклялся отплатить людям добром за их великодушие, а за их красоту — еще большей красотой.
Тронутый речью повелителя, командующий Арбу возразил:
— Ваше величество слишком строги к себе, если вы приняли такое решение.
Не обратив внимания на замечание Арбу, Хуфу говорил дальше:
— Хотя правители должны стремиться быть справедливыми и честными, они зачастую становятся тиранами. Пытаясь достичь процветания и благоденствия страны, они также причиняют ей большой вред. И чем же, как не бессмертными добрыми делами, могут они расплатиться за проступки и искупить свои грехи? Итак, моя боль подтолкнула меня к прекрасному и благородному начинанию.
Присутствующие, не понимая, к чему клонит Хуфу, не сводили с него изумленных глаз.
— Я намереваюсь, — продолжил фараон, — да, намереваюсь написать великую книгу, собрав в ней доказательства мудрости и секреты исцеления, которыми страстно увлекаюсь с самого детства. Таким образом, я оставлю о себе долгую память в умах народа Египта, указывая путь их душам и защищая их тела.
Мирабу, обуреваемый беспредельной радостью, воскликнул:
— Какой чудесный замысел, мой господин! Благодаря ему вы будете править народом Египта вечно!
Поразмыслив над тем, чем собрался заняться царь, принц Хафра скептически заметил:
— Но, отец, на этот проект уйдет немало лет.
Арбу подхватил:
— Кагемни на написание своего труда потратил целых два десятилетия!
Фараон не принял возражений и пожал широкими плечами.
— Я посвящу этому всю свою оставшуюся жизнь… Знаете ли вы, какое место я избрал для написания своей книги ночь за ночью? Это как раз те погребальные покои пирамиды, в честь которой мы устроили сегодняшний праздник.