Муха и сбежавшая мумия (Муха и чемоданчик с бомбой)
Шрифт:
Маша взглянула на Темирханова. Квас взорвался рядом с ним, и Ахмедка лежал на мокрой подушке, весь в пене. Он облизывался, беспокойно вертел головой, но не просыпался.
Пока она смотрела на Ахмедку, Дед заснул сидя. Пришлось снова кричать ему: «Подъем!» — и Дед повторил, как магнитофон:
— Ох, Муха, что-то мне плохо!
Маше самой хотелось прилечь ему под бок и за-' муть. Что ли, поезд так ее укачал?
— Дед, воры! Где твоя камера?!
— Под полкой, — ответил Дед и упал на подушку. Маша поняла, что ему действительно плохо и что миллионерская выпивка
Вернулся мрачный Вадик. Он шел, задрав голому, и так уселся в ногах у Темирханова. Футболка у него на груди была испачкана кровью, нос распухал на глазах.
— А Гришке я накостыляю, — ни с того ни с сего сказал Вадик.
— Какому? — не поняла Маша.
— Да Калугину, который вас провожал. Из-за пего у нас отняли разрешение на «пушки». — Вадик вздохнул. — Из-под носа чемодан увели! Я ж их конкретно засек, когда они с поезда прыгали. Была бы «пушка» — шмальнул бы по ногам.
— Гриша не виноват, — защитила Маша красавчика Джонни Деппа. — Самим надо было думать, когда вы его в подвал сажали.
— А чё там было думать? — удивился Вадик. — Босс приказал, мы и посадили.
— А он о чем думал?
— А он думал, что Гришка его «мере» поцарапал I поим «жигуленком». Завелся, конечно: «А мне плевать, что он из ФСБ, пускай платит!» Думаешь, почему я с его дочкой нянчусь? Охранник без «пушки» — ноль без палочки. Другой бы нас выгнал, а босс всем нашел работу.
— «Блинчики» по воде пускать? — съехидничала Маша.
— А хоть бы и так. — Вадик промокнул разбитый нос подолом футболки, посмотрел. Свежей крови не было. — Ты еще жизни не знаешь, — сонным голосом сказал он. — Босс, конкретно, меня спас: дал хоть какую работу. Мне не жалко, что пацанка на шее у меня ездит. Она ездит, а я думаю: «Босс мне дочку доверил!» А то куда мне идти? В дворники сам не хочу, в охранники без «пушки» не возьмут, а больше я ничего не умею.
Здоровяк со вкусом зевнул, уронил голову на грудь и захрапел.
Вагон качался, баюкал Машу, и не было сил даже на то, чтобы залезть на свою полку. Она притулилась в ногах у Деда.
— Подам-подам, подам-подам, — стучали колеса.
— Лень-лень-лень-лень, — звякали ложечки в стаканах.
«Ну, обокрали, — засыпая, думала Маша. — Чего суетиться? Они убежали уже».
Мысль была как будто чужая. И голова чужая, набитая серой ватой. И все вокруг не взаправдашнее. Не могут четверо обворованных людей так беззаботно спать!
Маша встрепенулась.
Сварливый миллионер сопел, как младенец, мокрый и счастливый. Вадик хлюпал расквашенным носом — не болит у него, что ли? Дед, разведчик, и то спал!
Звенели ложечки в стаканах. Три пустых, один почти нетронутый — ее, Машин. Чай показался ей приторным: проводник положил в него куска четыре сахара. Она только попробовала и не стала пить. И проснулась, когда в купе шарили воры. А другие не проснулись. Нет, Вадик смог
Маша встала и босиком вышла в коридор. Свет опять горел, и это подтверждало ее подозрения. Пока в купе шарили воры, света не было. Воры спрыгнули с поезда — свет включился. А кто включает и выключает свет? Проводник. У кого ключ-трехгранка, чтобы отпереть и запереть любую дверь в вагоне? У проводника. Который сыплет в чай много сахара. Так много, что вкуса не разберешь.
На полу блестели подсыхающие капли: квас из (порвавшейся бутылки пометил воров. Квасная дорожка вела вправо — туда и Вадик бегал. А вот кровь, гго он возвращался с расквашенным носом. Купе проводника тоже справа.
Маша пошла по квасной дорожке от капли к капле. Ага, еще одна улика: на двери в купе проводника потек бурой пены. Дальше дорожка разделилась. Проводник вошел к себе, оставив этот потек на двери и несколько капель на полу, а остальные воры побежали дальше, в тамбур. И дали Вадику по носу: вон, целая лужица крови.
Маша приложила ухо к двери. Из купе проводника слышался плеск — застирывает одежду. У него же там раковина, чтобы мыть стаканы. Хорошо бы порваться и сцапать его с поличным: «Откуда на вас мой квас?» Но дверь наверняка заперта, да и страшно соваться к преступнику, когда, может быть, весь нагон опоен снотворным чаем.
Плеск прекратился. Маша отшатнулась от двери и сделала плаксивое лицо. Если проводник выйдет, убежать не успеешь, надо прикинуться дурочкой: «Дяденька, помогите, нас обокрали!»
Но проводник не вышел. В его купе было тихо. На двери, внизу, Маша увидела два зарешеченных оконца размером с ладонь. Для вентиляции, наверное. Она огляделась — никого. Если лечь на пол, можно заглянуть в купе через решетку.
Пол был затоптанный, а сарафан — единственный. Маша подумала, что проводник от нее никуда не уйдет. Надо хоть газету подстелить. У Деда была газета. Она повернулась, чтобы идти.
Пол вывернулся из-под ног, встал дыбом и ударил Машу в лицо. Сверху на нее рухнуло что-то тяжелое и твердое. Больнее всего досталось по затылку. В голове звенело, уши были заложены, как будто в них попала вода.
Маша смутно расслышала топот. Тяжелое-твердое навалилось еще сильнее, кто-то крикнул:
— Стой! Здесь человек!
И сразу стало легко. Тяжелое-твердое сняли, Машу посадили на откидной стульчик. Ее теребили, ощупывали, спрашивали:
— Жива?
— Где болит?
— Голова не кружится?
— Ты говорить можешь?!
— У девочки шок, она ничего не понимает! — повторяла какая-то женщина. Ее пестрый подол мелькал у Маши перед глазами.
Маша хотела сказать, что все понимает, просто ей не дают рта раскрыть, нельзя же спрашивать человека обо всем сразу. И вдруг все замолчали. Пестрый подол отступил в сторону, и Маша увидела на полу выломанную дверь купе. В дверном проеме стоял проводник. Лицо у него было залито кровью, руки по локоть алые, глянцевые, как будто окунутые в краску. Проводник шагнул в коридор, упал, и больше Маша ничего не помнила.