Муха в розовом алмазе
Шрифт:
Но я убедил товарищей отказаться от этого заманчивого предложения – на мой взгляд разведение открытого огня в условиях острого дефицита кислорода было делом не благоразумным.
Подкрепившись (и подогревшись), я укрыл байковым одеялом скоропостижно заснувшую Анастасию и попросил хозяина подземелья рассказать, как он дошел до такой беспросветной жизни. И Али-Бабай начал с грехом пополам рассказывать (если и есть у зомберов ахиллесова пята, так это область мозга, ответственная за устную речь). Слушали его мы с Веретенниковым, остальные разговорного английского практически не разумели. Передам рассказ подземного араба вкратце.
После того, как мы с друзьями улетели с Кумарха в Душанбе на правительственном вертолете, некоторое время дела у Али-Бабая шли хорошо. Бывшая его зомберская гвардия строила дороги и восстанавливала заброшенные кишлаки.
Но строители, а также чабаны и земледельцы из них получились неважные: менталитет был явно не тот. Нет, они добросовестно выполняли приказы, но дороги ими прокладывались совсем не туда, куда было нужно, бараны не плодились и не размножались, а рожь выгорала или вовсе не родилась.
И, главное, местные жители не приняли их за своих. И в результате перекованные зомберы один за другим покинули пределы высокогорной долины. Оставшись без подчиненных, жена Али-Бабая, несравненная мадам Ява (бывшая трудолюбивая работница Сергея Кивелиди, в свое время необдуманно согласившаяся стать шахиней Ягноба), в один прекрасный день также исчезла в неизвестном направлении.
Али-Бабай остался один, а стоит важному человеку остаться без свиты, как тут же выясняется, что уста окружающих охотнее выдают не лесть, но плевки, причем намного производительнее, ибо плеваться – это не стихи с дифирамбами сочинять, это в умственном отношении намного проще. Ответить тем же (то есть плевками) он не мог – в его мозгах крепко сидел наш завет не причинять зла населению Ягнобской долины. И Али-Бабай из всесильного властителя превратился в изгоя и спрятался как мышь в пятой штольне, некогда оборудованной им под склады продовольствия и снаряжения для своей разбойничьей армии. Местные дехкане и пастухи пытались его оттуда выкурить с целью личного обогащения ватными штанами, сухофруктами, а также карамелью "Слива", но защищаться Али-Бабаю мы не запрещали. И он охранял свои владения как подземный дьявол, да так неистово и изобретательно охранял, что с ним не смогли справиться ни изощренный бандит Баклажан, ни пламенный чекист Вольдемар Владимирович...
– Из князи, да в рудничные грязи, – констатировал я, когда Али-Бабай закончил свой рассказ. – Да, дорогой мой, люди – это люди... С нами строгость нужна, без страха мы дуреем.
Али-Бабай, помолчав, начал рассказывать о своих непростых отношениях с жителями окрестных кишлаков, но его прервал истошный крик, раздавшийся из глубины штрека. Раздраженно помотав головой, подземный араб поспешно удалился.
6. Продовольствия хватит на двадцать лет. – Бомбы во всех городах? – Сом Никитин все придумал. – Все это время был марионеткой. – Из разговора плова не сваришь, нужны рис и мясо.
– Женский был крик, – завистливо сказал Кучкин, проводя Али-Бабая глазами. – Неплохо он тут устроился.
– Может быть и неплохо, но ненадолго... – проговорил Веретенников, скептически разглядывая отверстие в потолке. – Похоже воздух из скважины совсем не идет.
Я встал, вынул из кармана спички и стал зажигать их у самого отверстия. Спустя некоторое время стало ясно, что воздух то уходит в скважину, то поступает по ней.
– Похоже, вентиляции, как таковой, у нас и нет, – сказал я, усевшись рядом со спящей Синичкиной. – Воздух у нас здесь теплее, вот он и уходит наверх. А когда давление в нашей штольне снижается, начинает поступать сверху... Тот же самый, то есть обедненный кислородом. Из всего этого следует, что через несколько недель мы лишимся доступа к приустьевой части штольни...
– Почему это? – спросила Анастасия, не открывая глаз.
– Углекислый газ... – ответил Кучкин. – Выдохнутый нами углекислый газ. Он тяжелее воздуха и поэтому будет скапливаться в самой нижней части штольни, то есть в приустьевой части.
Наступившую тишину нарушил Али-Бабай, представший перед нашими глазами если не злым, то озабоченным.
– Кто это кричал? – спросил я.
– Гюльчатай, моя старшая жена...
– А что она так?
– Поссорилась с другой женой, – ответил он, всем своим видом показывая, что не желает обсуждать свои личные дела.
Кучкин открыл рот (понятно, чтобы поинтересоваться сколькими женщинами располагает араб), но я опередил его:
– Надолго нам хватит продовольствия, Али?
– Десять, может быть, двадцать лет, – пожав плечами, ответил хозяин штольни, усаживаясь перед помостом на корточки.
Я попытался представить себя подземным Робинзоном Крузо с Али-Бабаем в качестве Пятницы. Получилось нечто убеленное сединами, издерганное многочисленными гражданскими войнами за передел женщин, окруженное детишками, никогда не знавшими солнца, памперсов и обезжиренного йогурта "Данон". Потом вспомнил, что воздуха нам хватит всего лишь на несколько месяцев. Настроение, естественно, упало, я потянулся к бутылке, налил полстакана, выпил залпом, закусил сушеной курагой и спросил своего Пятницу:
– А вина на сколько хватит?
– Как пить будете...
– Хорошо будем пить.
– Тогда на несколько месяцев.
– Значит, умирать будем под хмельком, – проговорил я мечтательно улыбаясь – Это, наверное, здорово умереть под хмельком там, где прошли лучшие годы жизни...
Признаюсь, я не очень-то верил в трагический исход подземных событий, не верил, что пятая штольня может меня погубить, ведь она в течение нескольких лет была моим родным домом, местом, захватывавшим большинство моих помыслов, местом в котором я искал и находил... Оловянную руду, друзей и уважение проходчиков...
Уважение... Его я завоевал еще молодым специалистом, завоевал, повалявшись в рудничной грязи. Турмалиновая жила, по которой проходился второй штрек, была извилистой, приходилось почти через каждую отпалку поворачивать его то направо, то налево. А проходчики не любят поворотов – скорость проходки замедляется, рельсы надо гнуть, пути поворачивать, к тому же в извилистой выработке при откатке породы не разгонишься. Все кончилось тем, что один из проходчиков, самый здоровый, извалял меня в луже в конце закрещенного первого штрека (я там что-то уточнял), извалял, приговаривая: "Не крути, пацан, не крути! Девиз проходчиков знаешь? Вперед и прямо! Вот ты и не крути!"
Когда я выходил из штольни, злой, как черт, лицо, штормовка в грязи, все смотрели, пытаясь определить, пойду я докладывать о случившемся начальнику партии, он как раз находился на участке, или не пойду. Начальник партии Вашуров, конечно, уже знал обо всем – сам, наверное, всю эту выволочку в грязи мне и подстроил, потому как его более всего интересовало не качество опробования рудного тела, а количество пройденных за месяц метров. А я к нему не пошел. И после очередной отпалки нарисовал мелом крест в левой части забоя, почти у стенки. Это означало, что штрек надо поворачивать почти на тридцать пять градусов влево. И повернули проходчики, как надо, и потом всегда без лишних слов поворачивали...