Муравьи
Шрифт:
– Как он ушел?
– Повздорил с одним из заместителей директора по какому-то вопросу, хотя, должен признаться… он был тогда совершенно прав. Тот закрылся у Эдмонда в кабинете, и это вывело его из себя. Когда он увидел, что все на стороне того зама, ему пришлось уйти.
– Но вы же сказали, он был прав…
– Иногда лучше поступить как трус в интересах влиятельного человека, пусть даже он тебе и неприятен, чем проявить смелость ради того, кто никакого влияния не имеет, даже если он тебе симпатичен. У Эдмонда здесь не было друзей. Он с нами не ел, не пил, а лишь витал в облаках.
– Тогда почему вы признаетесь в собственной
– Гм… после его смерти я все думаю, что мы поступили недостойно. Вы его племянник, и я это рассказываю, чтобы хоть как-то облегчить душу…
В глубине темного узкого прохода виднеется деревянная крепость. Запретный город.
Это сооружение на самом деле сосновый пень, и вокруг него воздвигнут купол. Пень – сердце и позвоночник Бел-о-Кана. Сердце – потому что там, внутри пня, размещаются королевские покои и бесценные запасы провизии. А позвоночник – потому что благодаря ему Город может противостоять бурям и дождям.
При ближайшем рассмотрении нетрудно заметить, что стена Запретного города испещрена сложными узорами, напоминающими варварские письмена. Это проходы, некогда проделанные первыми обитателями пня – термитами.
Пять тысяч лет назад, когда прародительница Бело-киу-киуни объявилась в здешних местах, она сразу же столкнулась с ними. Война была долгая, она продолжалась больше тысячи лет, но белоканцы в конце концов победили. Тогда-то, к вящему своему изумлению, они и обнаружили в дереве монолитный город с проходами, который вообще не поддается разрушению. Этот сосновый пень открывал перед ними новые возможности и в строительстве, и в архитектуре.
Сверху – ровная плита на возвышении; снизу – глубокие корни, уходящие под землю. И-де-аль-но. Однако скоро пень стал для рыжих муравьев тесноват: он уже не мог вместить все возрастающую популяцию. Тогда пришлось прорыть подземелье – глубже, под корнями. А чтобы нарастить макушку, пень завалили сверху ветками.
Сейчас Запретный город почти пуст. В нем остались только Мать и отборная стража – все остальные обретаются за его пределами.
Номер 327 приближается к пню осторожной, неровной поступью. Равномерные колебания воспринимаются как шаги, а неравномерные звуки могут быть истолкованы как мелкие обрушения. Ему ничего не остается, кроме как надеяться, что он не столкнется ни с кем из солдат. Он ползет дальше. До Запретного города не больше двух сотен голов. Он уже различает десятки проходов, ведущих внутрь пня, а точнее, – видит головы муравьев-привратников, перекрывающих входы.
Вследствие генетического нарушения головы у них круглые и плоские, похожие на шляпки гвоздей размером с входные отверстия, которые они поставлены охранять.
В былые времена эти создания доказали, на что они способны. Семьсот восемьдесят лет назад, во время Земляничной войны, Город захватили желтые муравьи. Все оставшиеся в живых белоканцы укрылись в Запретном городе, и муравьи-привратники, пятясь задом, наглухо закрыли собой все входы.
Желтым муравьям понадобилось два дня, чтобы пробиться сквозь эти заглушки. Привратники не только закупоривали входы, но и кусались – челюсти у них удлиненные. Лишь сотня желтых муравьев была способна одолеть одного привратника. В конце концов врагам удалось пробить хитиновую броню, покрывавшую головы привратников. Но жертва «живых врат» была не напрасна. Другие федеративные города успели прислать подмогу, и через несколько часов Бел-о-Кан был освобожден.
Самец номер 327, конечно же, не собирается встречаться один на один с привратником, он рассчитывает воспользоваться лазейкой во вратах, через которую, к примеру, пропускают кормилиц с материнскими яйцами. Он мог бы прошмыгнуть внутрь до того, как лазейка захлопнется.
И вот одна из голов шевелится – лазейка открывается… перед стражем. Осечка, ничего не выйдет: страж вот-вот вернется и прикончит его.
Снова шевелится голова привратника. Номер 327 припадает на все шесть лап, изготовившись к прыжку. Не тут-то было! Ложная тревога – привратник всего лишь сменяет положение и встряхивается, прижимаясь шеей к деревянному ободку входного отверстия.
Что тут поделаешь, терпение на исходе – 327-й кидается на препятствие. Но, как только он оказывается на расстоянии вытянутого усика от привратника, тот замечает, что он лишен опознавательных феромонов. Привратник пятится, чтобы плотнее закупорить отверстие, и выпускает молекулы тревоги.
«В Запретном городе чужак! Чужак в Запретном городе!» – жужжит он, точно сирена.
И начинает размахивать клешнями, чтобы запугать незваного гостя. Он охотно рванул бы вперед и сразил его, но правило неумолимо: прежде всего надо загородить проход!
Действовать следует быстро. У самца есть одно преимущество: он видит в темноте, а привратник слеп. Он кидается вперед, уворачиваясь от бешено клацающих наугад челюстей, подныривает под них, пытаясь добраться до их основания, и перерезает одну за другой. Из ран привратника бьет прозрачная кровь. Но два обрубка все еще шевелятся, хотя никакой опасности они больше не представляют.
Однако пробраться внутрь 327-му по-прежнему не под силу: труп противника перегораживает проход. Его парализованные лапы упираются в дерево. Что же делать? Номер 327 целится брюшком в лоб привратника и стреляет. Тело содрогается, разъедаемая кислотой хитиновая броня плавится, испуская серый дым. Но голова у привратника крепкая. Самцу номер 327 приходится выпустить четыре кислотные струи, чтобы пробить себе лаз в его плоском черепе.
Теперь можно лезть. По ту сторону черепа он видит непомерно большие грудь и брюшко. Вот уж действительно, врата – живые врата!
СОПЕРНИКИ: Когда появились первые муравьи, через пятьдесят миллионов лет, им оставалось только держаться. Они приходились дальними родственниками осам тифиям, диким одиночкам, и у них не было ни больших челюстей, ни жал. Они были маленькие и хлипкие, но совсем не глупые – и живо смекнули, что в их интересах стать такими, как термиты. Им следовало объединиться.
Они принялись строить собственные поселения и возводить громоздкие города. И вскоре термиты обеспокоились таким соперничеством. По их разумению, на Земле имелось место только для одного вида общественных насекомых.
С той поры войны стали неизбежными. Почти по всей земле – на островах, в лесах и горах – полчища термитов сражались с молодым воинством муравьев.
В мире животных творилось что-то невиданное. Миллионы челюстей беспрестанно лязгали ради цели, не имевшей отношения к добыванию пищи. Ради «политической» цели!