Муравьиный лабиринт
Шрифт:
– Помыла? Чем?
– Водой, конечно. Подсунула под кран ну и… А, да! Пыталась жидкое мыло ватной палочкой пропихнуть, но получилось еще хуже.
– Ты понимаешь, что шнеппер – это…
– Да-да, – торопливо ответила Лара. – Шнеппер для шныра – это как нерпь, пчела, ну и все такое. Поэтому и передаю по цепочке, чтобы Макс меня не убил.
Рина задумалась.
– Какая разница по цепочке или нет? Макс все равно узнает, чей это шнеппер! Он их с закрытыми глазами отличит.
Лара перестала полировать ногти.
– Ты
Рина с минуту поискала психологию, но нашла одну дурь. Если суешь зефир в один карман со шнеппером, хотя бы следи, чтобы он был во что-то завернут. И вообще она никогда не подозревала, что Лара знает такое слово, как «психология». Хотя почему не знает? В женских журналах, которые она глотает пачками, это слово любят и лелеют. Типа вы с мужем не потому грызетесь, что оба жуткие эгоисты и не умеете терпеть несовершенств друг друга, а просто у вас биоритмы не совпадают, и вообще Овны с Тельцами не уживаются.
– А почему с Кирилла-то начинать цепочку? Он же… – осторожно начала Рина.
– Да-да-да, – закивала Лара. – … трепло страшное! Не удержится и все переврет, сделает меня совсем идиоткой. Улу не нравится, когда из кого-то идиота делают! Он будет меня выгораживать, и Макс вообще не поймет, кто виноват. То есть он, конечно, сообразит, что шнеппер мой, но кто зефира натолкал – не разберется.
Рина посмотрела на Лару с удивлением. План был блестящий. Даже не верилось, что он мог родиться в голове, где все место занимали зубы, корни волос и нервы, управляющие громадными глазами.
– Так ты напомнишь мне, чтобы я напомнила? – озабоченно спросила Лара.
– Да не вопрос. Только ты мне напомни, когда я должна напомнить! – сказала Рина и начала быстро печатать.
Ослячье вдохновение бурлило в ней.
«Маркиз дю Грац выключил бензопилу.
– Вообще-то я планировал дуэль на шпагах! – сказал он.
В зубах наемного убийцы все еще был зажат кинжал».
Рина перечитала и осталась недовольна. Дешевая брутальность, самоповтор. Забавно, конечно, но хочется большего. Она все стерла и начала печатать другое:
«О, у меня все прекрасно! Вокруг одни друзья, ведут со мной культурные разговоры! Тебя вот тоже в гости зовут, – бодро сказал барон де Лбуш. – Кстати, хотел тебя попросить: когда поедешь, захватишь том Чехова?
– Какой именно?
– Какой хочешь. Но лучше третий. Мой любимый.
Донна Ринья дель Пегги отыскала собрание сочинений Чехова, взяла третий том и сунула под мышку. Пошла было к лифту, но остановилась и ради любопытства открыла Чехова. Внутри книга была прорезана. Там лежали новенькая «беретта» с рукояткой, инструктированной слоновой костью, две запасных обоймы и осколочная граната.
Донья Ринья дель Пегги усмехнулась. Вечер обещал быть интересным».
Рина допечатала до точки, мельком просмотрела и нахмурилась. Проклятый барон де Лбуш возникал в ее прозе все чаще. Он почти вытеснил маркиза дю Граца, которому все чаще доставались невзрачные роли второго плана. Маркизу дю Грацу это не нравилось. Он злился, ревновал, лез в драку и однажды уже получил по затылку зонтом с загнутой ручкой.
Рина захлопнула ноутбук, посмотрела на часы и стала быстро одеваться – вдруг мучительно захотелось увидеть Мамасю. Ей важно было доказать себе, что она ее по-прежнему любит. Не абстрактно, как негров в Африке, а просто любит и все.
– Ты куда? – спросила Фреда, отрываясь от анкет.
– В город. На электричку еще успеваю.
– А Кавалерии что сказать?
– Ничего. Завтра утром вернусь, она и не заметит! Если, конечно, никто не накапает.
Фреда сложила руки подзорной трубой и сквозь подзорную трубу посмотрела на Рину как на нечто мизерное, но довольно любопытное.
– Обратно, конечно, телепортируешь? Да мне, в общем, наплевать. Залипнешь в стене и ладно. Как по-немецки «работоспособность»? Leistungsfahigkeit? Простое такое коротенькое слово.
Рина выскользнула в коридор. Там бегал Витяра, спрашивал у каждого: «Позвольте вас надуть?» и, получив положительный ответ, дул в ухо. Рина, чтобы не оставаться в долгу, хотела ответить тем же, но Витяра увернулся, крикнул: «От ты, дуся!» и убежал с громкими воплями.
Он вечно отчебучивал что-нибудь такое. Пытался сесть на диету, состоящую из одной соли, выводил угри пятновыводителем, мастерил из пластиковой трубы базуку, намереваясь пугнуть ею ведьмариков, или собирался вырезать одежду из цветной бумаги и пройти так по городу.
Рина любила Витяру. Он был не человек, а ходячая совесть ШНыра. Романтик, благородный мечтатель. С тонкими слабыми руками, нелепый, он один мог выйти на пять человек, если считал, что кого-то обижают. Его, конечно, били, но он все равно оставался победителем. А ведь даже не умел правильно сжимать кулаки. Сжимал их, не убирая большой палец, и он так и торчал вперед, дожидаясь, пока вылетит сустав.
Во всем ШНыре только Витяра способен был ляпнуть про себя: «У меня сейчас просто-навсего грустный момент в жизни. Письма мне пишут только спамовые боты, а я им подробно отвечаю».
Даже Афанасий, гибкий в своем уклонении от всякой нетворческой работы, говорил про Витяру:
– Я всегда под ним чищусь.
– Это как? – спрашивали у него.
– Ну вот, он какие-то вопросы задает наивные, например: «Ты пойдешь гнилые доски выбрасывать?» И так искренно спрашивает, без всякого подтекста, с такой уверенностью в моем благородстве, что я непременно это сделаю, что я понимаю, ведь действительно не собирался ходить.
Витяра не возвращался, надувая, как видно, уже кого-то другого, и Рина вышла во двор. Там умирал последний день февраля. Или передпоследний. Февраль умирал, но не сдавался, явно собираясь натянуть одеяло зимы до самого апреля.