Мушкетёр
Шрифт:
Согласно современным историческим исследованиям (см., например, переведенную на русский язык и изданную в ЖЗЛ книгу французского историка Жана-Кристиана Пти-фиса «Истинный д’Артаньян»), его звали Исаак де Порто (или де Порту). Официально он происходил из дворянской протестантской семьи. Его дед Авраам занимал должность распорядителя обедов («офицер кухни») при Наваррском дворе. Отец «Портоса», также носивший имя Исаак, служил нотариусом при Беарнских провинциальных штатах. Беарн, Гасконь – вот откуда вдруг прорвалась в роман оговорка насчет испанского языка нашего «пикардийца». «Портос» был младшим из его троих детей. Известна дата его крещения – 2 февраля 1617 года.
Такова официальная версия историков. В одном пункте она мне кажется все-таки неубедительной – в пункте, касающемся вероисповедания. Во Франции, даже среди протестантов (гугенотов), такие еврейские имена, как Исаак, Авраам, Гедеон,
Еще интереснее – фамилия «Портоса». В Южной Франции в XV—XVIII веках оседали беженцы из Испании и Португалии – крещеные евреи (конверсо, марраны), бежавшие от преследований инквизиции. Во Франции их официально называли «португальские купцы», вне зависимости от рода занятий. Французские короли Генрих II, Генрих III и Генрих IV Наваррский большинству этих беженцев предоставили так называемые письма о натурализации. Такие письма – по сути, удостоверения личности, аналог внутреннего паспорта – уравнивали эмигрантов в правах с французами. «Исаак де Порту» вообще-то означает: Исаак из Порто (Порто – тогдашняя столица Португалии) или даже – Исаак Португалец. И очень возможно, что именно к «португальским купцам» относилась семья будущего мушкетера. Понятно и то, что беженцы предпочитали селиться в протестантских государствах – Голландии, Англии, Наварре, ведь в этих странах не действовала инквизиция. Соответственно, те марраны, которые оставались христианами (внешне, по крайней мере), становились не католиками, а протестантами. О собственно португальских и испанских протестантах мы ничего не знаем, скорее всего, их просто не существовало. Так что протестантское вероисповедание семьи, совсем недавно перебравшейся из Португалии или Испании во Францию, говорит, скорее, о ее еврейском происхождении. Подчеркиваю: семьи, недавно перебравшейся. Никакие другие де Порту, жившие на юге Франции ранее «офицера кухни» Наваррского двора, историкам не известны. Правда, уже упоминавшийся историк Жан-Кристиан Птифис называет Авраама де Порту «закоренелым гугенотом» и высказывает предположение, что именно протестантское происхождение мешало де Порту-младшему продвигаться по службе. Может, и правда мешало происхождение – но действительно ли протестантское? Впрочем, свою точку зрения на это я уже изложил.
Вот что я хотел сообщить читателям, прежде чем они познакомятся с приключениями Исаака де Порту. Разумеется, большая часть этих приключений является плодом авторской фантазии. Но я старался придерживаться исторических фактов – насколько это возможно в приключенческой повести.
Кроме того, хронология подлинных биографий исторических лиц противоречит той, которую предложил Александр Дюма. Так, например, исторический д’Артаньян не мог попасть в Париж в 1625 году (а действие романа «Три мушкетера» начинается именно в 1625 году), потому что было ему тогда не более восьми лет. Как, впрочем, и историческому Пор-тосу. Шарль де Баатц де Кастельморо д’Артаньян (таково было полное имя этого человека) поступил на службу в 1633 году. А исторический Атос не был сослуживцем исторического Портоса. Арман де Селлег д’Атос д’Отвьель был убит (скорее всего, на дуэли) в 1643 году. Примерно за год до того, как Исаак де Порту, гвардеец роты Дезэсара, перешел в мушкетеры. Но разве это имеет значение? И, положа руку на сердце, разве не предпочтете вы версию (а заодно и хронологию) Дюма? Я, во всяком случае, предпочел. И потому мой Исаак де Порту родился не в 1617, а в 1605 году. Соответственно, и Аврааму де Порту (в моей версии) он пришелся не внуком, а младшим, четвертым сыном.
Так что я предлагаю читателям ни в коем случае не историческое исследование, а историческую фантазию. Хотя она имеет подзаголовок «Подлинная история Исаака де Порту».
Даниэль Клугер
ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой я узнаю кое-что об истории семьи де Порту
Я появился на свет 23 января в лето Господне 1605 в городке Ланн, расположенном в чудесной долине Вера. Сие знаменательное событие случилось в старом доме моего отца. Через десять дней, 2 февраля, священник отец Амвросий окрестил меня в домашней часовне, посвященной святому Иакову, брату Господню. Я получил имя Исаак, удачно дополнив тем самым имена отца и матери – Авраама и Сарры де Порту. Не знаю, почему именно младшего сына назвали
О том, что в прошлом моей семьи таилась какая-то тайна, я смутно догадывался с семилетнего возраста. До сих пор помню, как и после чего это началось. Среди ночи я захотел пить и, выбравшись из постели, отправился в кухню. Спальня моя, как и спальни старших братьев, находилась на втором этаже, а кухня – на первом. Так что мне необходимо было спуститься по лестнице, а на первом этаже пересечь нижний зал, в который выходила дверь кухни. Внизу же располагалась и спальня моих родителей – причем лестница со второго этажа проходила как раз над ее дверью.
Ступени ужасно скрипели, причем скрип становился тем сильнее, чем осторожнее я старался ступать. Нестерпимее всего эти звуки стали в тот момент, когда я проходил над входом в родительскую спальню. И тотчас я услышал раздраженный голос отца. Я замер, стоя на одной ноге и опасаясь опустить вторую. Слов было не разобрать, но мне показалось, что гнев отца вызвали мои шаги по лестнице.
Уже в следующее мгновенье я понял, что ошибся: отец обращался не ко мне, а к матери, поскольку затем прозвучал ее голос. Я облегченно перевел дыхание и двинулся было далее. Но шальная мысль подтолкнула меня к краю лестницы, откуда было лучше слышно. Я вовсе не собирался подслушивать, но голоса звучали достаточно громко – родители то ли ссорились, то ли обсуждали что-то важное. А поскольку накануне днем я изрядно набедокурил и ожидал вполне заслуженного наказания, то подумал, что именно мое ненадлежащее поведение стало предметом ночного разговора. Положа руку на сердце: кто бы из моих ровесников в таком случае удержался от соблазна узнать свою судьбу? И, немедленно забыв о жажде, я перевесился через перила, как раз над тяжелой, окованной железом дверью. Дверь была закрыта неплотно, так что я вполне слышал разговор.
Он поразил меня. Нет, не смыслом – насколько я мог понять, обо мне речь не шла, просто отец и мать что-то вспоминали. Но именно вспоминали – насколько я мог понять! Я хорошо владел испанским языком (как, впрочем, все мои земляки-гасконцы; испанский язык был для меня таким же родным, как французский или гасконское наречие). Родители же в тот раз говорили на очень странном испанском (все-таки испанском, в этом я был уверен). Знакомые слова перемежались незнакомыми, обороты казались нарочито устаревшими. Напряженно вслушиваясь в разговор, я иной раз едва не прыскал в кулак – настолько смешным казалось мне звучание некоторых фраз.
Это стало тайной, мучавшей меня долгое время – вплоть до дня первой настоящей размолвки с отцом. К тому времени душа моей бедной матери уже более семи лет пребывала на небесах. Я тогда принял решение, изменившее всю мою жизнь – и одновременно побудившее отца рассказать мне то, что ранее тщательно скрывалось.
День, о котором пойдет речь, ничем не отличался от других весенних дней 1623 года. Двумя месяцами ранее я отметил свое восемнадцатилетие и теперь считал, что жизнь уже прожита – и прожита зря.
Уже с утра я знал, что вечером мне предстоит малоприятный разговор с отцом. Вернулся я накануне очень поздно, а в том, что об очередных моих похождениях ему непременно доложит кто-нибудь из слуг, я нисколько не сомневался.
Отец в кресле казался настоящим королем, восседавшим на троне. Да что там король! Его величество Генрих, великий король, которому Авраам де Порту короткое время служил всего лишь «офицером кухни» и которого мне ребенком довелось видеть в Тарбе, выглядел, на мой взгляд, куда менее внушительно. Черный бархатный камзол испанского кроя, с широкими прорезными рукавами, обшитый серебряными кружевами и серебряным же галуном, оттенял природную матовую бледность лица, простой белый воротник гармонировал с длинными седыми волосами. Сходство с королем подчеркивалось еще и тем, что никогда, даже за обедом, он не снимал черную широкополую шляпу с серебряной пряжкой, серебряной тесьмой по краю полей и высоким черным плюмажем из страусовых перьев, а также то, что он не выпускал из рук тяжелую трость с набалдашником, действительно напоминавшую королевский скипетр. Гневаясь, он совершенно по-королевски ударял тростью в пол и притоптывал ногами, обутыми в высокие черные ботфорты с широкими раструбами и серебряными шпорами – такие обычно носили кавалеристы.