Муслим Магомаев. Преданный Орфей
Шрифт:
Маэстро готов был терпеть почти любые нелепости поклонников, понимая, что без них его дар — ничто, ведь именно почитатели и есть те, для кого человек талантливый творит по замыслу свыше.
— Не верьте тем артистам, которые говорят: «Мне все равно, любят меня или нет, есть у меня поклонники или нет». Врут они! Поклонники — это то, без чего артист не может обойтись, это его вдохновляет, это его поднимает. Каждому артисту приятно, когда ему аплодируют, когда его поджидают у входа, просят автографы. Артист творит для зрителей, без них, без их признания его работа теряет смысл.
«…Поклонники —
Журналы с фото Магомаева на обложке, газеты с интервью с ним, сувениры с изображением певца и прочая атрибутика в считанные минуты сметалась с прилавков киосков Союзпечати. И даже по завершении концерта предпринимались особые меры предосторожности, чтобы экзальтированная публика, страстно аплодирующая на протяжении вечера, не разорвала кумира на «тысячу маленьких медвежат». Известно о случаях, когда прямо в здания концертных залов, во дворцы спорта либо на стадионы, где проходили концерты, заезжала машина, чтобы как можно незаметнее забрать и вывезти кумира миллионов.
— Впервые петь так, на улицу, мне пришлось, когда я гастролировал в Одессе. После концерта я обычно удирал от поклонников через запасные, служебные и прочие незаметные входы-выходы. Вот и в тот раз — убежал, сижу в гостинице в своем номере, отдыхаю. Вдруг слышу — за окном шум, крики. Вышел на балкон, чтобы посмотреть, что происходит, вижу — внизу собралась огромная толпа. Увидели меня, стали аплодировать. Прямо с балкона я спел для них «Вернись в Сорренто».
Нечто подобное повторилось в Молдавии, когда я выступал в Бендерах. После концерта мы сидели в артистической комнате, окно которой выходило на улицу. Под ним собрались слушатели, не желавшие расходиться. Моему концертмейстеру Чингизу Садыхову пришлось взять аккордеон, и я начал петь в открытое окно. Состоялся концерт после концерта…
Этот страстный роман певца с публикой продолжался все годы его концертной деятельности. Можно даже констатировать: публика ни разу не изменила своему кумиру, это кумир изменил своей публике, когда прекратил концертную деятельность. Впрочем, об этом грустном факте мы поговорим позже.
Глава 22. «Ты — моя мелодия, я — твой преданный Орфей»
Одной из самых любимых, самых знаковых песен, своеобразной визитной карточкой певца Муслима Магомаева стала песня «Ты — моя мелодия», созданная в тандеме А.Н. Пахмутова и Н.Н. Добронравов. Ведь и родилась она в самый счастливый переломный момент, когда молодой исполнитель познакомился с женщиной всей своей жизни — с Тамарой Синявской.
— Песня «Мелодия» появилась в то время, когда я переживал романтическую пору своей жизни… Тамара в то время находилась в Италии на стажировке в «Ла Скала», но мы почти каждый день разговаривали с ней по телефону. Я жил тогда в гостинице «Россия», поскольку своего дома в Москве у меня не было. Александра Николаевна и Николай Николаевич пришли в один из дней ко мне в номер и показали новую песню. Она мне сразу понравилась. Обычно при первом знакомстве с новой песней я просил композиторов тут что-нибудь изменить, там что-нибудь сделать по-иному, спорил, доказывал. А тут принял песню с самого начала. Буквально через несколько дней мы ее записали, и я смог прокрутить ее Тамаре по телефону.
Спел я и другую песню Пахмутовой — «Нам не жить друг без друга», но песня «не пошла». Потом ее исполнил Лев Лещенко — уже в другой манере, в более свободной аранжировке. И песня получилась. То есть я хочу сказать, что у каждой песни должен быть свой адрес. Порой и прекрасная песня может тут же стать лишь прекрасным мгновением. Сама по себе песня не всегда сразу принимается публикой: надо знать, как, где и когда ее показать, как ее «одеть», в каком темпе, с какой интонацией…
За
В характере Муслима присутствовала одна весьма яркая черта: индивидуальность на грани бунтарства. Как человек с восточной кровью, он был горяч и непреклонен. Правда, это не выпячивалось и окупалось бесконечной добротой и душевной щедростью. Но идти против воли внутреннего голоса он не желал никогда, особенно если это касалось творчества.
— Я не могу себя насиловать, делать то, к чему душа не лежит. Бывало, приходили авторы, показывали песни. Я отказывался, хотя вроде бы материал для моего голоса. Почему? А потому, что это не мое.
«Предложите, — говорил, — Эдуарду Хилю». Случалось, что какие-то напетые мной песни потом «переходили» ко Льву Лещенко. Это нормально. Мы ведь разные. И песни разные.
А еще он подчеркивал, что не приемлет халтуру и серость.
— Я не раз говорил о своем недостатке — о несдержанности. Я вздрагиваю от каждой фальшивой ноты, «кикс» духовиков воспринимаю как зубную боль. Больше всего боюсь валторны, капризнейшего, в смысле абсолютного тона, инструмента. Жду, замирая, когда она сфальшивит, мучаюсь физически. Если же знакомые певец или певица играют в страсть, а сердце спит, я не могу прийти за кулисы и дружески-снисходительно похлопать по плечу или, поцеловав ручку диве, сказать: «Превосходно!» Л это частенько случается за кулисами Большого театра, на этой ярмарке тщеславия, когда с придыханием, лицемерно скажут: «Ты — гений, старик!» Расцелуют, а потом отойдут и… ругнутся.
Или вот такое пространное признание о себе, своем характере, сделанное Магомаевым:
Возвращаюсь к рассказу об особенностях своего характера. Я не люблю слово «надо», ни в чем не люблю запретов. Например, я отдал опере несколько лет, побывал в разных городах Советского Союза, где были оперные театры. А потом понял, что это не мое. Опера требует железных рамок, а я рамки нигде не люблю. Оперная партия идет максимум минут 40. Кончался спектакль, а мне только-только начинает хотеться петь. Поэтому я больше любил выступать с сольными концертами. Тогда и решил — лучше буду петь на эстраде, там я буду хозяином, во всяком случае, себе. Из-за отсутствия должного терпения я не могу преподавать, что-то объяснять. Кроме того, я не могу слышать фальшивое пение. Так что учитель из меня неважный, в отличие от Тамары Ильиничны, которая прекрасный педагог, имеет своих учеников. После трех лет преподавания в РАТИ-ГИ-ТИСе ей предложили там возглавить кафедру на вокальном отделении. Впрочем, однажды я подготовил знакомого студента, которого отчислили из консерватории. Мы занимались с ним месяц, после чего я и понял, что преподавать мне нельзя, — я могу кричать, если меня не понимают, а это неправильно. Кстати, этого студента потом восстановили.
Лауреаты Сопотского фестиваля: Кончита Баотиста, Муслим Магомаев, Иорданка Христова
Я вспыльчив. Могу так разозлиться, аж дыхание перехватывает. Но быстро остываю. И тогда мне самому кажется странным мой гнев. Чего это я так?! Злая память — один из смертных грехов, но, слава Богу, я им не грешу. Человек живет среди себе подобных. И это обычное дело, когда ему кто-то портит настроение. Бывает и больше того — предает. Бывшие друзья иногда становятся врагами. Ты делаешь добро, а получаешь… Это обычно или необычно? Раньше я бы сказал: «Да как можно?!» Теперь, с высоты прожитых лет, говорю: «Да, это обычно: не сделаешь добра, не получишь и зла».