Муза для морячка
Шрифт:
Дело в том, что мои родители поженились слишком рано, обоим на тот момент только исполнилось девятнадцать. Да и поженились они по одной простой причине, мама забеременела мной. Родители моей мамы, как только молодые расписались, разменяли свою «трёшку» на две полноценные квартиры, правда с доплатой, здесь, слава богу, помогли родители моего отца. Молодожёны перебрались в двухкомнатную квартиру в Невском районе, а бабуля с дедулей в «однушку» на Гороховской, где сейчас я и живу.
А всё началось с того, что моя мама совсем случайно узнала, что мой любимый папуля периодически погуливал от неё. Мне было лет семь-восемь, когда назрел самый громкий
Тот ужасный скандал помню, как вчера. Такой отчаявшейся я свою маму ещё никогда не видела. После случившегося, развода мои родители избежать не смогли. Это случилось в конце мая, и чтобы хоть как-то оградить мою детскую психику, на всё лето меня к себе забрали в свою однокомнатную квартирку на Гороховской бабушка и дедушка. Больше всего в этой разлуке, помимо мамы, мне не хватало своей любимой подружки Маринки, с которой я могла лишь перезванивать, хоть и болтала с ней часами. В сентябре моя «ссылка» закончилась, и я вернулась домой.
За два года, что родители были не вместе, мама так и не смогла выкинуть свою первую любовь из своего сердца, видимо, как и мой отец. И моё тринадцатилетние мы уже праздновали за одним столом всей нашей маленькой семьёй. Папа обещал, что больше не причинит маме боли, потому как, жить без своей Любви (мою маму Любу, он иначе, как Любовью никогда и не называл) больше не может. Правда идиллии в отношениях они так и не добились. Факт, что где-то недалеко растёт папин сынок, которого моя мама не смогла ему подарить, как червь изнутри, потихоньку разъедала мамину душу. Тем более, что от сына мой отец не отказался, за что ему, лично от меня «респект».
Когда Юрке исполнилось лет восемь, мне на тот момент было уже шестнадцать, отец наконец-то нас познакомил. С тех пор Юра для меня стал самым настоящим младшим братцем, которого я очень люблю.
После того, как мне посчастливилось с Маринкой поступить в Российский Государственный Педагогический Университет им. Герцена, я съехала от родителей к бабушке в однушку, правда домой наведывалась с частой периодичностью. Именно тогда я и стала чем-то типа «громоотвода» между мамой и папой. Вот и сейчас мама не нашла ничего лучше, как позвонить и вывалить в очередной раз на мою бедную голову очередной «семейный скандал».
Погружённая в свои грустные мысли, я застыла перед очередной картиной. Глядя прямо перед собой, даже не замечала прелести данного полотна, а ведь именно этот холст только недавно вернули в Эрмитаж после долгой реконструкции.
– Интересная работа… – услышала я знакомый бас слева от себя.
– Что… простите? – возвращаясь к действительности, спросила я.
– Прошу прощения, Анна Сергеевна. Я заметил, что вам очень понравилась картина Джулио Романо. Хотя, готов признать, что после работы реставраторов холст действительно заиграл новыми красками, – как истинный ценитель художественного творчества умозаключил Павел. – Но вам не кажется, что при взгляде на «Любовную сцену» чувствуешь себя «старухой»?
Перевожу взгляд от картины на Пашино лицо. Тот с невозмутимостью рассматривает картину и даже не глядит на меня.
– О чём ты? При чём здесь «старуха»? – переспрашиваю я.
– Я о той старухе, что так нагло подсматривает за молодыми людьми, – объясняет Макаров.
Возвращаю свой взор к полотну и только сейчас понимаю, что «старуха» – эта та самая подглядывающая служанка, что автор изобразил на полотне. Перевожу взгляд на полуобнажённых мужчину и женщину и немного смущаюсь. Художнику удалось не только прекрасно передать красоту мужского и женского тела, от картины за версту исходила чувственная сексуальность, еле граничащая с развратностью.
– Заметьте, как замечательно мастеру удалось изобразить красоту человеческого тела, – продолжал Павел.
– Тебе нравятся рыжие женщины? – сама не знаю почему, брякнула я.
Паша перевёл взгляд своих насыщенно голубых глаз на меня. Его губы вытянусь в тонкую линию. Глядя на его стальной профиль, мне почему-то захотелось вдруг испариться.
– Нет, – после пятисекундного раздумья выдаёт он. – Рыжие женщины меня не привлекают.
– А какие привлекают? – прежде чем успеваю подумать, срывается с моих губ.
– Прекрасные блондинки, – обжигая меня своим горячим взглядом, ухмыляется он.
Ну вот опять! Что за чертовщина? Ведь спокойно разговаривали, а теперь… В своём воображении я уже рисовала себе сюжет картины Джулио Романо, только с главными героями в лице себя и этого красивого великана, что сейчас так пристально вглядывался в мои глаза. Уверена, что в его представлении мы уже зашли дальше, чем «любовники», изображенные на холсте. Я почувствовала, как его большие тёплые ладони легли на мою талию, после чего он притянул меня к себе. Приподняв указательным пальцем мой подбородок, и взглянув в мои, то ли удивлённые, то ли испуганные глаза, нежно прошептал:
– Как вы думаете, Анна Сергеевна, что ждёт «любовников» впереди?
– Не… не знаю… – шепчу я в ответ, уже не понимая, о каких «любовниках» идёт речь.
– Наслаждение, Анна Сергеевна… Их ждёт великое, ни с чем не сравнимое наслаждение…
* * *
Как я могла позволить себе, так забыться! Покорно стоять и наслаждаться его объятьями, млеть от его низкого голоса и откровенно желать его поцелуев… От прилюдного поцелуя меня спас вовремя завибрировавший телефон в моей руке. Как же вовремя! Звонок от отца спас мою репутацию, которая висела на тоненьком волоске, грозясь вот-вот оборваться. Кроме нас с Макаровым в залах Эрмитажа находилось по меньше мере человек пятнадцать из группы 511, у которых я, к слову сказать, преподавала лекции. Три года ни одного замечания, ни одного косого взгляда, слова за спиной, а теперь, без всякого стыда и зазрения совести стою и обнимаюсь со своим студентом. И ведь никому потом ничего не докажешь.
Конечно, отношения между студентами и преподавателями иногда случались, всё-таки все мы уже взрослые люди. Но, как правило, общественность такие моменты не оставляла без внимания и была крайне негативно настроена на такие «романы».
В понедельник же вызову Макарова к себе в кабинет и поговорю с ним! Нужно раз и навсегда очертить между нами ограничительные рамки. А заартачится… А если заартачится, пожалуюсь на него Лидии Михайловне! Пусть мать «пропесочит» сына. Маринина мама всегда относилась ко мне как к дочери, даже защищала нас с Маринкой от Пашкиного возмездия, когда он ловил нас со своей сестрой на очередной пакости.