Музеи… или Вдохновляющая музыка The Chemical Brothers
Шрифт:
По обе стороны прохода тянулись ряды ширм, которыми зал был поделён на несколько помещений. Большая мраморная чаша на перекрёстке была заставлена какими-то коробками.
«Теперь-то куда бежать?» – спросил сам себя Александр, приостанавливаясь.
Через дверной проём он увидел, что Пикетный зал заставлен койками; на них лежали раненные. Сестра милосердия подошла к одной из них и встретилась взглядом с Александром.
За время всей, с позволения сказать, экскурсии, это первый такой взгляд: теплый, человечный…
Стало так спокойно
Эту идиллию прервал ужасающий грохот; всё кругом пошатнулось, содрогнулось. Александр кинулся на пол. В падении он увидел, как операционную заволокло тучей пыли. С потолка обрушилась большая люстра. Он обернулся, чтобы ещё раз посмотреть на сестру милосердия, но той уже не было. Как не было и коек и ширм.
Пыль начала оседать, и до сознания стали доходить звуки блокадного Ленинграда: свист снарядов, отдалённые взрывы, залпы зенитных орудий. Холод сковал всё тело.
Посреди огромного зала Александр смотрелся как воплощение героического Города, отделённого стенами от всей страны.
Послышались тяжелые шаги. В окнах появилась чья-то огромная фигура – какой-то великан проходил вдоль фасада. В брешь, которая появилась от фашистского снаряда, заглянуло лицо из серого гранита.
Искорёженные взрывом античные колонны, теребенёвский атлант с венком на голове…
Александр уже ничему не удивлялся; сил у него совсем не осталось. Он сидел на полу, обхватив ноги руками, и чего-то ждал. Потом, расцепив руки, лёг на пол. Вокруг него подпрыгивали паркетины.
Чёрный Квадрат завис в воздухе прямо перед ним. Из тёмного нутра показались лучи. Александр почувствовал, как неведомая сила подхватила его под руки, под ноги и понесла навстречу картине. Чёрный Квадрат поглощал его, как удав кролика. В последний момент Александр взмахнул рукой и скрылся в черноте.
Play
The Chemical Brothers – EML Ritual
Прободение оболочки
Автобус катит по улице Станиславы Лещинской. За кронами деревьев прячется солнце. Окружающую зелёную гамму разбавляет серый бетонный забор и коричневый шрам железной дороги. Промелькнуло несколько указателей; с левой стороны показалась пока ещё не многолюдная площадь и дом с высокой крышей. До пункта назначения осталось немного – люди стали готовиться к выходу.
Конечно, когда подъезжаешь к подобному месту, испытываешь трепет, волнение. Но какая-то оболочка защищает наших современников от того, чтобы проникнуться ужасающим смыслом этого места. Всё, что здесь происходило, не укладывается в голове, так не вяжется с днём сегодняшним. Может быть, потому эта оболочка так эластична и последующие поколения постепенно теряют сочувствие?
«Уж сейчас-то такое невозможно», – наивно полагаем мы, слушая жуткие рассказы. Слушаем так, будто всё происходившее здесь относится к средним векам, а не к веку двадцатому.
Нам действительно никогда не понять, что тут чувствовали люди.
Лишь немногие, завидев эти рельсы, могут вспомнить, как жестоко они обманулись однажды. Могут поведать нам, сколько горя они успели здесь перенести. А их всё тянет и тянет сюда…
Последний взгляд родного человека, последнее прикосновение, последние слова…
«Я хочу ещё раз взглянуть на тебя, мой дорогой… моя дорогая!»
Приехав сюда, эти люди хотят увидеть частицу себя, оставленную много лет назад во льду воспоминаний об Освенциме.
До чего же больно видеть своего плачущего ребенка в грубых лапах фашиста! Или вспомнить, как в толпе затеряется старушка мать. И поплывёт всё перед глазами от слёз…
Автобус остановился, пропустил несколько встречных машин и повернул на стоянку.
Экскурсанты стали выходить.
Сейчас народу мало – будний день; да и рановато ещё.
От небольшой горстки туристов, оглядывающихся по сторонам, отделились трое друзей: Клаус, Мартин и Йозеф. Ох, лучше бы они не приезжали сюда…
Мартин притормозил друзей:
– Ребята, давайте здесь подождём, пока жиды пройдут – чего мы с ними будем толкаться.
– Как? Жиды? – удивленно спросил Клаус, – Разве лагерь ещё работает?
– А ты думал! Вон закусочная какая… и коты жирные.
Клаус ухмыльнулся – рядом тёрся кот действительно внушительной комплекции.
Большая делегация толпилась у входа в музей; некоторые молодые люди укутались во флаги Израиля.
– Кто будет копчёные пейсы? – спросил Клаус.
– Нет, уволь, – покачал головой Мартин.
Наконец на входе стало посвободнее, и троица, пройдя контроль, оказалась на территории лагеря-музея.
– Ты видел, сколько там наушников висит? – спросил Йозеф у Клауса, имея в виду аудиогиды, которые выдавались при входе, – Вся комната завалена.
– Ага. Это не то место, где музыку можно слушать.
– Почему не то? Вон там, где берёзка, стоял оркестр; заключённых провожали на работу с музычкой.
– Ничего себе! И такое было… Наверняка в оркестре были одни цыгане, – покачал головой Клаус.
Друзья уже подходили к знаменитым воротам – наверное, самому известному памятнику цинизма.
– А почему нас оркестр не встречает? – спросил Клаус.
– Не заработал ещё, – в тон ответил Мартин.
– Давайте-ка, становитесь; я вас сфотаю…
Мартин и Йозеф встали у берёзы, на фоне ворот.
– У бабушки на каникулах, – назвал это фото Мартин.
Улыбки тут у них получились голливудскими… Придурки какие-то…
Отметились они у первой же экспозиции, где на фоне фотографий заключённых стояли их аллегорические сгорбленные фигурки, одетые в полосатую робу. И троице друзей не пришло лучше идеи в голову, кроме как, так же сгорбившись, встать друг за другом и пройтись вдоль витрины, намекая на обложку альбома «Битлз» «Дорога к аббатству».