Музей невинности
Шрифт:
Сибель представила меня подругам, а после этого мы с ней следили за вращающейся дверью.
— Ты сегодня очень красивая, дорогая моя, — прошептал я ей на ухо. — Самая красивая!
— Ты тоже сегодня очень красивый. Может, не будем здесь стоять?
Мы остались у входа. Не потому, что я не хотел уходить, а потому, что Сибель нравилось ловить на себе восхищенные взгляды знакомых и незнакомых гостей и богатых туристов, входивших в гостиницу.
Сейчас, когда прошло так много лет, я понимаю, что в годы нашей молодости круг состоятельных и европеизированных людей Стамбула был весьма узким. Все друг друга знали, все сплетничали друг о друге. Вон идет семья оливкового и мыльного фабриканта Халиса из Айвалыка, мама с ними дружила, когда водила нас с братом, совсем маленьких, в парк Мачка играть в песочнице. Вон их невестка с невероятно длинным, как у всего семейства, подбородком (тут виновато смешение линий внутри рода!) и их сыновья, у которых подбородки еще длиннее... Вот
— У Сибель с миндалинами все в порядке, — улыбнулся я нежно обнявшему меня врачу.
— Теперь у медицины другие методы, чтобы пугать девушек и наставлять их на путь истинный, — хохотнул доктор, отвечая шуткой, которую часто повторял всем.
За ним появился красавец Харун-бей — директор турецкого представительства компании «Сименс». Мать не любила этого сдержанного и волевого на вид человека за то, что он женился в третий раз на дочери своей второй жены (то есть на своей падчерице), не обращая никакого внимания на возмущение и негодование общества. Своим уверенным, хладнокровным видом и приятной улыбкой он за короткое время заставил всех примириться с его решением. С Альптекином, старшим сыном Джунейт-бея, имя которого отец произносил, исполнившись праведного гнева, хотя и дорожил его дружбой, поскольку тот разбогател в мгновение ока (он приобрел за бесценок фабрики и дома евреев и греков, отправленных во время Второй мировой войны в трудовые лагеря в связи с неуплатой специально введенных в Турции для национальных меньшинств крайне высоких налогов, и перешел от ростовщичества к фабричному производству), и его супругой Фейзан я учился в одном классе в начальной школе, а Сибель — с их младшей дочерью Асеной. Мы оба обрадовались, что впервые узнали об этом именно в такой день, и даже решили вместе встретиться в ближайшее время.
— Пойдем наконец в зал, — предложил я.
— Ты очень красивый, но не сутулься. — повторила, сама того не зная, мамины слова Сибель.
Повар Бекри-эфенди, Фатьма-ханым, привратник Саим-эфенди с женой и детьми, все празднично одетые, смущаясь, неловко, по очереди подошли к нам и поздоровались с Сибель за руку. Фатьма-ханым и супруга привратника, Маджиде, надели подаренные матерью парижские шелковые платки, по-своему повязав их на голову. Их прыщавые отпрыски в пиджаках и галстуках исподтишка, но с восхищением разглядывали Сибель. Потом нас поприветствовали приятель отца, масон Фасих Фахир, с женой Зарифе. Отец очень любил его, но ему не нравилось, что тот член ложи. Дома отец ругал масонов на чем свет стоит, говорил, что в деловом мире у них существует своя тайная организация, в которой все только своим и по знакомству, с возмущением внимательно читал издаваемые антисемитскими организациями списки масонов в Турции, хотя перед приходом Фасиха все это прятал.
Сразу вслед за ним вошла единственная в Стамбуле (и, наверное, во всем исламском мире!) сводница, которую знал весь высший свет, — Красотка Шермин, с одной из своих девиц, и направилась в кондитерскую. Завидев её лицо, я сначала было решил, что она тоже приглашена.
Следом в странных очках показался Крыса Фарук. Его мать — подруга моей матери, и мы с ним в далеком детстве даже одно время дружили и поздравляли друг друга с днем рождения. Потом вошли сыновья табачного магната Маруфа. С ними мы тоже знакомы с детства, так как наши няньки дружили, Сибель же хорошо знала их по Большому клубу на острове Бюйюкада [8] , где собирался весь цвет Стамбула.
8
Принцевы острова, в число которых входит, помимо Бюйюкада, Хеибелиада, Седефада и прочие, являются излюбленным местом отдыха стамбульцев.
Бывший министр иностранных дел, которому предстояло надеть нам кольца, пожилой и полный Меликхан-бей, важно вплыл в вестибюль под руку с моим будущим тестем, обнял и расцеловал Сибель. Меня он смерил взглядом.
— Слава богу, симпатичный, — произнес он, обращаясь к моей невесте. — Очень рад знакомству, молодой человек, — пожал Меликхан-бей мне руку.
К нам подошли, смеясь, подруги Сибель. Бывший министр величаво, как бывалый дамский угодник, похвалил девушек за прекрасный вид, крепко расцеловал каждую в щеки и удалился в зал, весьма довольный собой.
— Терпеть не могу этого негодяя, — проворчал отец, спускаясь по лестнице.
— Перестань, ради бога! — рассердилась мама. — Смотри
— Смотрю! Не слепой, хвала Аллаху, — отозвался отец.
Из огромных окон бального зала открывался прекрасный вид на дворец Долмабахче и далее — на Босфор, Ускюдар и Девичью башню. В зале уже собралась толпа гостей. Отец заметно оживился, и мы с ним, за руку, пошли здороваться, обнимать и подолгу расспрашивать о делах по очереди каждого присутствующего, обходя официантов с подносами, предлагавших гостям разноцветные канапе.
— Мюмтаз-бей! Ваш сын — копия вы в молодости! Я будто вас молодым увидела.
— Я все еще молод, сударыня! — На этих словах отец повернулся ко мне и прошептал: — Не держи меня так крепко под руку, будто я сам идти не могу.
Я незаметно удалился в сад, полный красивых женщин, он сверкал и переливался. Многие дамы надели туфли на высоком каблуке с открытым носом, и поэтому у них на ногах виднелись тщательно и явно с удовольствием выкрашенные в пожарный красный цвет ногти. На некоторых были длинные платья с открытым верхом, представлявшие на всеобщее обозрение плечи и верх груди, что еще более подчеркивало их желание спрятать ноги. Молодые женщины держали в руках маленькие блестящие сумочки с металлическим замочком. Такая же сумочка была у Сибель.
Сибель скоро подошла ко мне, взяла меня за руку и начала представлять своим родственникам, друзьям детства или по школе и близким подругам, которых я видел впервые.
— Кемаль, я тебя сейчас познакомлю со своим давним другом, который тебе очень понравится, — представляла она всякий раз того или иного человека, и, когда, несмотря на всю искреннюю радость и воодушевление, официальным тоном произносила его имя, на лице у неё появлялось счастливое волнение. Счастлива она была от того, что жизнь её шла именно так, какой она хотела и планировала её видеть. Подобно тому как безупречно нашли свое место на её платье каждая жемчужинка, каждый бантик, как безупречно каждая его складка повторила после многодневных усилий каждый изгиб её тела, так и тот вечер, задуманный и до мелочей спланированный ею много месяцев назад, оказался именно таким, каким он ей представлялся, что свидетельствовало — счастливая жизнь, которую она для себя предусмотрела, осуществится во всех подробностях. Поэтому Сибель встречала каждую минуту этого вечера, каждое новое лицо, каждого, кто подходил обнять и приветствовать её, так, будто это — причина нового счастья. Иногда она с покровительственным видом, осторожно, словно пинцетом, снимала ногтями у меня с плеч какой-нибудь призрачный волосок или пылинку.
Когда я отвлекался от людей, с которыми мы обнимались, пожимали руки и обменивались любезностями, и оглядывался вокруг, то замечал, что гости, между которых продолжали ходить официанты с канапе на подносах, давно расслабились, алкоголь постепенно действовал на всех, голоса и смех постепенно становились громче. Все женщины были слишком ярко накрашены и разнаряжены в пух и прах. Поскольку большинство надели узкие и довольно легкие платья с сильно открытым верхом, почему-то казалось, будто все они мерзнут. Мужчины в светлых двойках и при галстуках, которые для Турции казались ярковаты, зато считались модными, будучи отголоском разноцветных, с крупным орнаментом галстуков в стиле «хиппи», появившихся в Европе три-четыре года назад, напоминали мальчишек, одетых ради праздника в неудобный, тесный и наглухо застегнутый родителями костюм. Было видно, что многие богатые турки среднего возраста либо не слышали, либо не придали тому значения, что мировая мода на бакенбарды, высокие каблуки и длинные волосы прошла несколько лет назад. От этих бакенбардов, слишком длинных и слишком широких, которые добавляли густые черные усы и длинные волосы, лица мужчин, особенно молодых, казались невероятно мрачными. К тому же они постарались вылить изрядно брильянтина. В какой-то момент его аромат, смешанный с тяжелыми испарениями духов, едкий сигарный дым, запах жареного масла, долетавший до нас с кухни, разбавил легкий летний ветер, и мне вспомнились званые ужины, которые в детстве устраивали дома родители, а спокойная, тихая музыка, какая обычно играет в лифтах (оркестр «Серебряные листья» репетировал перед основной программой), шептала мне, что я счастлив.
Наконец гостям надоело стоять, пожилые явно устали. Те, кто проголодался, начали рассаживаться за столы, не без помощи своих детей, носившихся по залу. «Папа, я нашел наш стол!» — «Где? Не бегай, упадешь!» Бывший министр иностранных дел, недаром, что заправский дипломат, взял меня под руку, отвел в сторонку и начал долго рассказывать, как изящна, высоко образована Сибель, благородную семью которой он знает с давних пор, примешивая к похвалам ностальгические воспоминания.
— Таких старинных аристократических семейств уже почти не осталось, Кемаль-бей, — вкрадчиво толковал он. — Вы из делового мира и знаете лучше меня: все места заняты разными нуворишами — без культуры, без образования, — деревенщинами с замотанными в платки женами и дочерьми. На днях видел человека в Бейоглу. Идет как араб, а сзади него две жены в черных хиджабах. Вот он вывел их в Бейоглу покормить мороженым... Ну-ка скажи мне, всерьез ли ты решил жениться на этой девушке и быть с ней счастливым до конца дней?