Музей обстоятельств (сборник)
Шрифт:
‹где› составлен реестр колдобин и рытвин подлежащих охране как исторические достопримечательности
‹где› едва ли не на каждом углу румяные бабуси в белых накрахмаленных нарукавниках продают жареные пирожки с повидлом которые пахнут пирожками с повидлом а не прогорклым маслом
‹где› так много на улицах беременных женщин что начинает казаться: дело к войне
‹где› вторая сцена Мариинского театра построена в Купчино а третья – в Веселом поселке; остальные
‹где› Пиковая дама выходит на сцену в чепце и сидит в старинном кресле похожая на пожилую женщину
‹где› китайцы не устают изумляться снегу
‹где› тем кто способен принимать за снег тополиный пух советуют дожить до зимы
‹где› для нуждающихся в человеческом общении всегда к услугам двухсотметровая очередь за официальным свидетельством о том что очередь действительно преодолена такого-то числа в такое-то время и по такому-то адресу
‹где› обилие поэтов при всеобщем уважении к Платону не мешает горожанам признавать этот край почти идеальным
‹где› многочисленные любители пива натренировав мышцы мочевого пузыря легко обходятся без общественных туалетов
‹где› нет комаров
‹где› первая леди так же хороша как и последняя
‹где› часто снятся брандмауэры – прекраснейшие из прекрасных
‹где› милиционерам запрещено забирать пьяненьких в радиусе десяти метров от памятника Достоевскому
‹где› у входа в метро на станции Достоевская открыт памятник жене писателя
‹где› в бывшем медвытрезвителе № 2 основан Государственный Музей противоконституционных репрессий
‹где› громоздкие архитектурные новоделы напоминающие мебель Собакевича нещадно сносятся под бурные аплодисменты зевак
‹где› самобытные лохотронщики так же ценимы как и гондольеры в Венеции – будучи приманкой для туристов они отчисляют 30 % в казну
‹где› семь городских сумасшедших гарантируют городу стабильность порядок и процветание
‹где› тополя живут вдвое больше чем в любом другом месте
‹где› живут долго
Поцелуй Раскольникова
За фасадом Юсуповского дворца (не того, что на реке Мойке, где убили Распутина, а другого, на реке Фонтанке, что напротив нашего окна) виднеется башенка. В стародавние времена на ее остроконечном шпиле развевался красный флаг. По нему я определял направление ветра, когда подходил к окну. Каждую осень в наших местах господствует сильный западный ветер с Залива, первопричина петербургских наводнений. В конце ноября флаг нередко меняли, таким он становился потрепанным. Иногда и вовсе его срывало ветром.
В том здании мы поженились. То есть поставили подписи в соответствующих документах. Брак был тайным. Ни гостей, ни свидетелей. На мне не было галстука. Женщина в строгом платье, в чьи обязанности входило напутствовать молодоженов, удивилась: «Вдвоем?» – «Можно без речей, – сказала невеста. – Про ячейку общества мы все знаем».
На потолке расцветала лепнина бутонами, за спиной женщины – герб СССР. «Все-таки я скажу». Спич оказался на удивление неофициальным. Что-то о здравом смысле, которого всем не хватает. Абсурдист, живущий во мне, шевельнулся и замер. Пожалуй, она нарушала инструкцию. Мы улыбались все трое, как заговорщики.
День был по-ленинградски пасмурным. Выйдя на улицу, сразу поссорились. Через час помирились. Потом мы ссорились и мирились, ссорились и мирились, не понимая, из-за чего ссоримся, потому что ссоримся исключительно из-за пустяков, а по большому счету как-то никогда и не ссорились.
Однажды шквальный ветер сорвал красный флаг, и больше здесь флага не вешали. Все в стране изменилось. Государственная символика и все остальное. Название государства.
Город тоже поменял имя.
Наводнений почти нет. Дамба хоть и не достроена, а худо-бедно защищает город.
О направлении ветра я сужу по кронам деревьев.
Высокий, худой, в коротких брюках, в перекошенных башмаках, он появлялся то здесь, то там вблизи перекрестка Невского и Садовой. Он всегда держал деревянную линеечку, которой то и дело размахивал.
Со мной он почему-то здоровался, возможно, признавал во мне еще одного городского сумасшедшего. Я ж, увидев его, старался незамеченным отойти в сторону.
Я видел, как он дирижирует то на автобусных остановках, то у входа в театральную кассу, то возле спуска в метро.
Я видел однажды, как в «Кулинарии» продавщица дала ему бутерброд с куриным паштетом; он отошел к окну и, зажав под мышкой линейку, стал быстро есть. В эти минуты мир был предоставлен самому себе, следовало торопиться.
По Невскому и Садовой курсировала большая белая карета на огромных колесах. Ее везли две угрюмые лошади. Туристы выглядывали из окон. Иду я однажды по галерее Гостиного двора, вижу: едет карета, а улицу наискосок переходит он. Не знаю, что было вначале, он ли взмахнул линеечкой или отвалилось колесо – само по себе, без его участия. В любом случае, вслед за первым отвалились и три других, карета с треском опустилась на рессоры, выломались дверцы, и вся конструкция, чуть помедлив, сложилась как карточный домик. Среди обломков сидели ошарашенные пассажиры, рядом ходил возничий в какой-то невероятной ливрее и озабочено чесал затылок. А дирижер продолжал вдохновенно размахивать линеечкой, и казалось, это он управляет процессом.
Хоронили поэта Андрея Крыжановского. Никто не заметил, как в числе провожающих в автобус проник человек с линеечкой. На кладбище было не до него. Он выдвинулся из толпы, когда гроб на ремнях опускали в яму. И стал дирижировать.
Больше я его никогда не видел. Жив ли – не знаю. Напротив места, где развалилась карета, повесили мемориальную доску, посвященную баснописцу Крылову. Не похоже, что мир стал менее (или более) управляемым. Может, и жив.