Музей шкур
Шрифт:
– Не знаю, по мне – пусть делают, что хотят. Деньги платят, работа есть – уже хорошо. Они там знают, как лучше. Меня не учат, как мне работать, чего я их учить буду? – водитель ткнул хмурого Никишина в плечо. – Не переживай. Завтра ещё что-нибудь снимем.
Володя завёл машину. Остальные тоже потихоньку снимались и разъезжались – видимо, до них их «Кости» тоже довели распоряжения руководства.
– Едем? – Володя стронул машину, и они покатили обратно. Никишин постарался заснуть, чтобы избавиться от ощущения отчаянного бессилия.
Часть вторая
1
В
– Кто? – для формы спросил Никишин, и, не дожидаясь ответа, щёлкнул замком.
– Ревизия, – на пороге стоял шеф. Его обычно аккуратная борода сейчас больше походила на растрёпанного серебряного кота, вцепившегося в лицо этого великана.
Никишин подтянул трусы и приоткрыл дверь, пропуская шефа в квартиру.
– Проходи на кухню. Штаны надену.
Одевался второпях, не включая света, из-за чего ноги никак не хотели лезть в штанины. Ситуация немного нервировала. Никишин давно усвоил: для журналиста спокойный крепкий сон – привилегия и мечта. Но Старик… Спонтанность не в его характере. Чтобы он заявился среди ночи, должно действительно «случиться». Фёдор Саныч всегда был непробиваемым: военкором прошёл несколько войн и пяток серьёзных вооруженных конфликтов. Это было уже лет двадцать назад, но боевое прошлое шефа не выпарилось до громкой строчки в резюме, вечно хмурой мины и шрама на правой ляжке. С окопных пор Старик «ловил радио» Вселенной – чувствовал её пульсации на квантовом уровне. Никто толком не понимал, как работает его внутренний сканер. Да и какая разница? Главное – в редакции практически не случалось авралов и «нужно ещё вчера». Шеф умел предугадать. Без конкретики, конечно. Обычно, просто говорил что-то вроде: «Егоров, задержись сегодня на часок-другой…» И если такое случалось – обязательно что-то происходило. У новичков от этого волосы на спине дыбом вставали. Да и сам Никишин по первости видел в шефе не меньше, чем пророка. Неужели, осечка?
Никишин справился с джинсами и, щурясь, зашёл в кухню. Старик уже поставил чайник.
– Извини, что посреди ночи.
Никишин только пожал плечами и вскользь глянул на люстру. Шеф, стоящий на его кухне, в любое время суток вызывал у него только одну мысль: «Не рассадил бы плафон…»
– Дело у меня к тебе.
Тон шефа уплотнил Никишина, как холодная вода мышцу; брови мигом сдвинулись к переносице.
– Что случилось?
Старик поймал языком растрёпанный ус и чуть пожевал.
– Материал один надо сделать.
Никишин расслабился.
– А я-то здесь причём? Я же не… – Никишин не мог подобрать слова. В газете он не писал серьёзных статей – несложные, скорее художественные, чем острые истории. – Ксюха же есть. Егоров. Мы же оба знаем, что серьёзное – это не по моей части.
Старик накрыл ладонью нижнюю половину лица и нарочито длинно прогладил бороду.
– Тут деликатно надо… Разобраться.
– Тем более! Егорова хлебом не корми – дай в чём-нибудь разобраться.
– Прекрати! – шеф пристукнул ладонью по столу и добавил уже спокойнее. – Они слишком журналисты. Слишком…
Никишин поморщился. Да, он не большой мастер слова и статьи его писать никто не учил. Но «недожурналист» – это чересчур.
– Будет тебе. Не девчонка. К тому же, это комплимент. Тут дело личное… нужно по-человечески.
– Так может, сам? Раз личное?.. – обиженно спросил Никишин. Старик холодно глянул на него.
– Мог бы сам – чего я бы среди ночи попёрся к тебе?
Шеф привалился бедром к столу и стал сосредоточенно наглаживать всклокоченную бороду.
– Спросить? – не выдержал Никишин.
Фёдор Саныч снова кольнул Никишина взглядом, но тут же усмехнулся и кивнул на чайник, мол, не по-людски на ходу серьёзные разговоры вести. Чайник послушно засвистел. Никишин завернул конфорку, рассыпал по чашкам заварку и разлил кипяток.
– Да я и не знаю ничего толком, – немного смущённо признался Старик. – Сказал, жена в тюрьме. Остальное, мол, не телефонный.
Доверие шефа льстило Никишину. Его впускали во что-то личное, туда, где за бархатной портьерой в интимном полусвете происходят масонские таинства чужой жизни. Но если пройти эту комнату и выбраться в реальность – аналитик из Никишина никакой. А уж уголовка – вообще не его тема. Старик всё это знает лучше самого Никишина. Так почему? Но шеф выглядел растерянным, пожалуй, впервые за всё время, что они были знакомы.
С Федором Александровичем его познакомила бывшая, когда Никишин ушёл с телевиденья. К тому времени работа журналиста порядком ему надоела, но ничего другого он делать не умел. Несколько месяцев он безуспешно пытался найти в себе тягу хоть к чему-то. На работу корреспондента согласился от безысходности – или так, или вспоминать будни российского инженера. Газета не была пределом мечтаний. Нет телевизионной статусности. Кто сейчас читает газеты? Старики? Сумасшедшие? Поначалу думал, перекантуется пару месяцев и уйдет обратно на телевиденье. Но прошло время, а его всё не звали. Да и редакция затянула. Здесь было спокойней – материалы он писал неострые, серые. Такие не запрещают – никаких тебе сделок с совестью. К тому же, работать со Стариком было приятно. Он был из тех людей, чьего внимания неосознанно добиваешься, а добившись – гордишься. Исключительный человек. И сейчас впервые Никишин видел, что шефу нужна помощь.
– Фёдор Саныч…
Шеф вопросительно посмотрел на Никишина, но продолжения фразы не нашлось – что тут скажешь, когда всё обдуманно (не им) и решено. Поэтому оставил имя-отчество болтаться где-то под потолком кухни, а сам кивнул.
– Куда-когда?
Шеф протянул ему блокнотный листок.
– Тут адрес и разъяснения, как и что.
«Лесозёрск». Никишин внимательно посмотрел на Старика. Дело было не в его, Никишина, особенностях. Наверняка шеф запомнил, что Никишин снимал там – он любил рассказывать эту историю, когда хотел показать себя борцом за справедливость. Или это паранойя и Старик поверяет его в личное дело, которое не готов доверить другим?
Ехать нужно было чёрт знает куда. На поезде. Но дело было даже не в этом. Появляться там снова пониженным в должности – это слишком болезненный щелчок по гордости.
– Там же режимный объект…
– Тебя пропустят. Так что допивай чай и иди собираться. До вокзала доброшу, – распорядился шеф.
2
В здании вокзала смердило мочой, как будто ей здесь регулярно мыли пол. Открытые двери и окна не помогали. Плотный дух не выветривался из помещения, а только расползался за его пределы – через турникеты к путям, видимо намереваясь заполонить собой всё. Никишин купил билет и, кривясь, заторопился к поезду.