Музей
Шрифт:
– У меня еще к вам будет несколько вопросов. Готовьтесь.
А после директора под его легкую руку попали и все остальные: Салтыков с Салтычихой, Скоробогатов, Пантелей, Шувалов и даже Шенкель. А когда Куксо увидел Федула, тут же едва не взял с него подписку о невыезде.
– Какой невыезд? – сказал Федул. – У меня на трамвай-то и то денег нет!
– Я слышал, вы оживляете трупы? Будто у вас где-то чан с живой водой? – обратился следователь к Федулу.
У того от ужаса остановились глаза и пропал дар речи.
– Изыди! – махнул
События развивались стремительно. Даже удивительно, как быстро сменяли они одно другое, словно мы очутились в какой-то латиноамериканской стране, где после обеда одновременно занимаются любовью, спят и убивают друг друга.
Куксо, скорее всего, практику проходил в швейцарском кантоне, так как вел следствие по швейцарским канонам: во всяком случае, допрос всех свидетелей и подозреваемых он осуществлял одновременно и в одном помещении. А может, начитался детективов?
Элоиза проговорилась (я понял, она это нарочно), что последней, кто видел Перхоту, была она, и Куксо впился в нее, как клещ.
– Я ему сказала, что хочу сфотографироваться рядом с рысью, и мы спустились в подвал.
Салтычиха громко крикнула Элоизе:
– Ну что ты мелешь? Никуда ты не спускалась! Ты же всё утро не отходила от меня!
Элоиза тут же, торопясь и сбиваясь, стала рассказывать, как она натравила на Перхоту рысь. Куксо недоумевал.
– Рысь? Ту, что в подвале? – два раза переспросил он.
– Да, что в подвале.
– Вы меня за кого принимаете? За идиота? Какая рысь? Чучело на верстаке?
И тогда я воскликнул:
– Нет, этого не может быть! Фотографа убил я.
Я никогда раньше не был участником следствия. Мне оно напомнило танцы моей юности: кого пригласишь, с тем и танцуешь. А белый танец танцуешь с тем, кто пригласит тебя. Удивительно безмозглое занятие! Так вот, я сейчас пригласил Куксо на белый танец. Он и обрадовался. Он думал, я счастлив потанцевать с ним.
Следователю я честно признался, что убил Перхоту в припадке безумной ревности, в состоянии аффекта, а более интеллигентному Усть-Куту «проговорился» во время перекура на лестнице, что я не мог простить Перхоте его грубых пальцев, которыми он снял, как с крылышек бабочки, с души моей будущей жены золотую пыльцу вечной женственности.
Когда мы вернулись в комнату, Усть-Кут стал что-то нашептывать Куксо. Тот фыркнул:
– Да ну, чепуха какая-то! Какая душа? Тут натуральный висяк.
Когда он стал у меня допытываться, как я убил Перхоту, я сказал, что заманил художника в подвал под предлогом подобрать необходимую ему для презентации осветительную аппаратуру.
– Что у него, своей нет? – недоверчиво посмотрел на меня Куксо. – И как же вы… разделались с ним?
– Бил чем-то вроде грабелек, – сказал я. – Плохо помню. Пелена.
– А, пелена… И где же они, ваши грабельки?
– Выбросил. С моста в реку.
– Угу, концы в воду, куда же еще? А как же рысь? Кровь на ней?
– Да я и сделал.
– Это помните?
– Это помню. На меня находили периоды как бы просветления.
– Нет, – покачал головой Куксо, – грабельки, конечно, интересный предмет, особенно, когда его нет, но мне кажется, что тут замешана все-таки рысь. Где вы ее и когда убили? – неожиданно обратился он к Вовчику.
Вовчик долго рассказывал об охотничьих тропах и таежных заповедных местах. Усть-Кут слушал с интересом, а Куксо то и дело перебивал его, пока вовсе не приказал замолчать и воскликнул:
– Нет! Ее определенно кто-то из вас оживил! – и стал сверлить глазами Федула, но тот был как алмаз.
Вовчик нашептывал Усть-Куту продолжение своих охотничьих историй. У того блестели глаза.
– А может, это и вы… – задумчиво взглянул на меня Куксо. – Вот тут показания у меня, позавчерашние. Салтыков, Салтыкова, Верлибр подтвердили, что именно в четверг утром, когда исчез Перхота, вы метались по всему музею как безумный. У вас горели глаза, говорили путано, отвечали не к месту и невпопад.
Тут неожиданно за меня вступилась Шенкель:
– Да он всё утро, товарищ следователь, был в музее на первом этаже. Я всё время стояла в первом зале, справа. Извините, даже в туалет не отлучалась ни по какой надобности. И он то и дело таскал мимо меня то планшеты, то мешки, то стекла, то мусор всякий, то слева направо, то справа налево, то…
– Достаточно! – прервал ее Куксо.
Он был явно уверен, что преступник один из нас.
У Куксо голова шла кругом, так как дни шли, а следствие не продвинулось ни на шаг. А Вовчик вдруг ударил себя по лбу и вскинулся:
– Есть же еще пара свидетелей!
Куксо насторожился:
– Кто такие?
– Сам Перхота с рысью!
Тут зазвенел комар. Он летал вокруг всех нас по очереди, большой и звонкий, и все провожали его глазами и махали руками. Верлибр вдруг крякнул и стащил через голову рубашку. Куксо с недоумением уставился на него. Шувалов тоже крякнул от удовольствия. Комар уселся на полное плечо директора и стал пить директорскую кровь. Верлибр терпел. Все затаили дыхание. Когда комар всласть напился и собирался уже взлетать, Верлибр ласково придавил его. Из комара брызнула директорская кровь.
– Чтобы кого-то поймать с поличным, – сказал Верлибр, – надо позволить ему увлечься своим делом.
«Угу, – подумал я, – так хорошо ловить упырей».
– Ты зачем призналась? – спросил я.
– В чем? – удивилась Элоиза. – Сон мне приснился чудной. Будто я на поводке прогуливаю страуса. Совсем как собаку. Быстрый черт и сильный, бегает, и я за ним. Куда там афгану или гончей! Чего бегали? Набегались, наконец, и только я думаю: вот сейчас отдохну – планерка! А на планерке один вопрос: Вовчик должен сделать из страуса двугорбое чучело, вроде верблюда, а Федул потом должен оживить его, чтоб можно было на страусе ездить верхом сразу вдвоем. Во чушь!