Муж в обмен на счастье
Шрифт:
– …Господи, как же так… Что же теперь будет-то… – все повторяла соседка тетя Таня, суетясь под ногами у приехавших на «Скорой помощи» медиков. Та самая, которая мать к телефону позвала. – Вы уж не забирайте ее с собой, уж так успокойте как-нибудь… Ей мужа хоронить надо… Некому хоронить-то! Дай бог, чтоб хоть деньги нашлись… Майка, деньги-то у матери есть?
– Я не знаю… – с трудом высвободив шею из цепких Сашкиных ручонок, хрипло проговорила Майя. – Вообще-то мама говорила, отцу зарплату второй месяц задерживают…
– Ну, это хорошо, что задерживают. Значит, накопилось чего. Значит, стребовать можно – на похороны все равно дадут… Вот говорила я Але: зачем рожаешь столько? Без денег, без специальности… Эх, да что там… Разве она меня послушала…
Что ж, мама, надо признать, и впрямь была такая – без денег и без специальности. Сирота детдомовская. Выскочила замуж за отца, в семью его была принята да свекром со свекровью обласкана, потому
Вообще, они очень хорошо жили, многодетная семья Дубровкиных. То есть дружно. В любви. На этом, на дружбе да на любви, это «хорошо» и заканчивалось. Достатка особого в доме не было, конечно же. А что делать? С четырьмя детьми не больно каким достатком разживешься… Но опять же и не бедствовали. Отец неплохую сталеварскую зарплату получал на своем металлургическом заводе, в бригадирах ходил. Фотография, что на Доске почета висела, аж пожелтела с годами. Правда, потом времена подошли такие, что почет этот стал уж и не в почете. Другие критерии для почета выявились. Материально заинтересованные. Стояли за спиной простого рабочего человека, дышали в нее горячо. Вот и отцу, видно, тоже дышали. Ему бы после ночной смены домой пойти, а он на вторую остался, на дневную. Вот и недоглядел с устатку – прорвало раньше времени чугунное варево заслонку, кинулось на волю, полетело в него раскаленными брызгами. Заживо сгорел человек – никто и опомниться не успел. Похоронили с почестями.
Поплакала несчастная Алевтина Дубровкина недельку всего. А больше нельзя было. Девять дней со смерти мужа отметила, вздохнула горестно и пошла заработок искать. Пенсию по потере кормильца назначили ей, конечно, но что это за деньги – слезы одни. И заводское начальство, так пылко мужа почетом прославлявшее, не захотело признать своей вины в части всяких нарушений охраны труда, вывернулся-таки заводской юрист из неприятного для завода положения. Ничего от них Алевтина не получила, никаких пособий. Путевки в детский сад для Сашки с Юлькой выписали – и на том спасибо.
Поначалу Алевтина на молочный комбинат устроилась – приемщицей. Потаскала тяжелые фляги с молоком, быстро надорвалась, в больницу попала. Оказалось, нельзя ей тяжести поднимать. Потом в овощную палатку ее взяли – и здесь толку от нее никакого не было. К концу месяца проторговалась так, что в долгах осталась. Торговое дело – оно ж не всякого человека любит. Оно хитрого любит да пронырливого. Алевтина же таковой сроду не была. Простодушной была, жалостливой, для людей открытой. Только и умела, что щи варить да мужа с детьми любить. Но одной любовью, говорят, сыт не будешь… Кончилась вся Алевтинина эпопея поисков заработка тем, что устроилась она уборщицей в трех местах. В магазине, в конторе одной да в поликлинике их районной. В конторе по утрам полы мыла, в поликлинике по вечерам, а в магазине надо было целый день шваброй махать – так того директор требовал. Магазин из новомодных был, с красивыми плиточными полами белого цвета. Если не убирать – никакой красоты через час уж не будет. Так и начала бегать туда-сюда: из конторы в магазин, из магазина в поликлинику…
Денег этих, конечно, хватало, чтоб с трудом концы с концами свести. Чтоб прокормиться как-то. Да еще, как назло, времена эти непонятные пришли, когда человек, получив очередную зарплату, вдруг обнаруживал, что купить на нее он уже ничего не успел. Вот месяц назад еще, может, успел бы, а сейчас – нет. Поезд ушел. Другого ждать надо. Вот он, на подходе уже, и мелькнули вдали огни семафорные, и вроде остановился, и двери свои гостеприимно открыл – заходи, покупай чего хочешь! Если сможешь, конечно. А если не сможешь – твои проблемы. Иди обратно, оставайся на своей станции. Живи как получится. И не важно, что у тебя кормильца нет и дети малые есть просят. Не надо было рожать столько – предупреждали тебя умные люди…
Вот Алевтина и жила. Как получалось. Хорошо хоть старшая дочь оказалась в помощницах. Утренние сборы в детский сад и в школу легли, естественно, на Майины плечи. Она и не возражала. Лихо перекинув ремень школьной сумки через плечо, как портупею, волокла за руку неповоротливую полненькую Юльку, на другой руке восседал Сашка, вертел головой в разные стороны. Тут главное дело было – баланс удержать, чтоб он с ее руки не свалился.
Трудно им было, конечно. Порой до отчаяния. Но ничего, жили как-то. Майя хотела было в вечернюю школу перевестись, чтоб работать пойти, да мама не разрешила. И хорошо, что не разрешила! Иначе как бы она с Димкой виделась? А так… Так у нее Димка перед глазами был. Целых шесть уроков подряд. Они с Диной за предпоследней партой у окна сидели, а Димка – на среднем ряду, ближе к учительскому столу. В самом центре класса. Хорошо. Она на него смотрит, а он не видит. Только Динка все время шипит – чего, мол, уставилась так откровенно, расплылась вся карамелью… Так прямо и говорила – «карамелью». А что, что она могла сделать? Может, поэтому ей и трудности семейные были нипочем, раз можно на Димкин затылок целыми уроками пялиться…
Правда, иногда он на этот ее взгляд оборачивался. Подмигивал, улыбался весело. Ее тут же будто кипятком радостным ошпаривало – вздрагивала, сжимала губы, чтоб не растягивать их в ответной придурковатой улыбке, и быстро отводила глаза в сторону, и сглатывала судорожно радостный комок волнения, застрявший в горле. А однажды он на школьном крыльце к ней подошел – она Динку с физкультуры ждала. Пойдем, говорит, до дома тебя провожу… Она и пошла, ног под собой не чуя. Домой пошла. Надо было в садик за Юлькой с Сашкой идти, а она – домой… Димка же сказал: домой провожу! И проводил, прямо до двери подъезда довел! Медленно так шли… Он говорил ей что-то – она и не слышала. Улыбалась, как дурочка, всю дорогу. Не смогла с улыбкой этой никак совладать. Димка ушел, а она потом обратно в детсад неслась как угорелая. Вернее, на крыльях летела, перескакивая галопом через весенние лужи. И все равно опоздала. Всех уж детей разобрали. В общем, попало ей в этот вечер от всех. И от воспитательницы за опоздание, и от мамы, и Дина разобиделась, что она ее не дождалась, ушла с Димкой… Целую неделю с ней не разговаривала. Это уж потом выяснилось, что Димка ей тоже нравится…
А поначалу они стали гулять втроем. А как иначе – Динка, она ж ей подруга все-таки! Куда ее девать-то? Правда, времени на такие легкомысленные прогулки совсем не было. Только в те дни, когда мама выходная была. Конечно, это громко сказано – выходная… Не было у мамы никаких выходных. В конторе, например, в субботние-воскресные дни пол мыть не надо, это да. В поликлинике только по субботам нужно. А в магазине – тут уж святое дело. Тут ей воскресенья рабочие часто выпадали. Да она и не отказывалась. Деньги все-таки. Кстати, там и платили больше всего… Но мама ее все равно гулять отпускала. Как она говорила, «невеститься». Правда, мама никак понять не могла, зачем за дочкой с кавалером эта «наглая Динка тащится», но помалкивала. Не любила она Майину подружку. Ну что это за подружка такая – все норовит вырядиться в пух и прах в дорогое-модное и лезет изо всех сил в чужую любовь? Если уж ты подружка и тебя гулять позвали, так и оденься поскромнее, не смущай бедную девчонку. Она ж не виновата, что, как в той песне поется, хороша-то хороша, да плохо одета. Прямо сердце кровью обливается, как плохо. Да еще и влюбиться ее угораздило в этого белобрысого паренька так сильно, что страшно даже. Хотя, может, это и хорошо. Алевтина в своего Виталика тоже так вот по молодости влюбилась и тоже сияла вся, как начищенный самовар…