Мужчина и женщина
Шрифт:
Когда я все рассказала Егору, он только вздохнул и грустно покачал головой:
– Господи, и сколько еще мотыльков будет лететь на мою лампочку!
Он как в воду глядел, но если бы летели мотыльки... Следующий "сигнал" из мира был намного громче! Я сказала бы, это был колокол громкого боя, если осмелиться подтрунивать над настоящей трагедией. Раздался он в виде серии резких - один за другим - звонков в. прихожую довольно поздно, когда детей я уже уложила и мыла в кухне посуду после ужина. У Егора был свой ключ, в гости я никого не ожидала, что-то чужое и тревожное слышалось в этих требовательных громких звуках.
– Кто?
– Открой, Анастасия, это я.
– Кто "я"?
–
– Какой Николай?
– Ну, и память у тебя! Николай, тот самый. Или у тебя за это время много Николаев перебывало?
Бог ты мой, "тот самый"! Отсидел и вернулся!.. Сколько же можно уголовников на мою бедную голову посылать подряд?.. Я невольно перекрестилась и открыла дверь. Да, это был далеко-далеко не супермен Саша: передо мной в черном ватнике стоял худой, просто-таки тощий мужчина с редкими волосенками неопределенного цвета на непокрытой голове. За плечами висел полупустой повидавший виды "сидор" столетнего, наверно, возраста, кирзовые сапоги были в несмываемой известке. Ничто в его подержанном облике не напоминало образ того цветущего самонадеянного припарадненного юнца! Но глаза! Его горящие фары я узнала сразу. Если они и изменились, то только в сторону еще большей напряженности взгляда, едва ли не сумасшедшего.
– Ну, здравствуй, Анастасия. Давно я тебя не видал. Дозволь войти?
Я посторонилась:
– Давно и я тебя не видела. Лет пять, почитай? (Ох, нехорошо у меня было на душе! Но я вспомнила, как бодро вела себя в той люкс-машине с четырьмя "модерновыми" юношами, и решила настроиться на ту же волну.) Входи, раздевайся, гостем будешь.
– Одну тысячу девятьсот двадцать шесть дней я тебя не видел.
– Он вошел, сбросил на пол рюкзачок, на него скинул ватник, рядом поставил сапоги и остался в дырявых носках; не стиранных судя по запаху, наверно, последние девятьсот двадцать шесть дней. Это его полное невнимание к тому, как я, женщина, должна отреагировать на закисшую вонь, надо сказать, сразу породило холодное, внутренне жесткое отношение к нему.
Я жестом пригласила его в гостиную, распахнула дверь и вошла первая. Он проследовал за мной, оглядел обстановку, согласно покачал головой сам себе: все дескать как было, так и осталось. Сел и продолжал молчать. Я стояла у притолоки, скрестив руки на груди:
– Принести поесть? Чаю?
– Садись.
Я села напротив него. Он вперил в меня свой сумасшедший взгляд:
– Ну так я не первый день у твоего дома ошиваюсь. Видел уже тебя.
– Что же не подошел?
Он помолчал, потом сообщил:
– Интересно мне было посмотреть, как тебя на супертачке подкатили. Козел, оглобля саженная, цветов кубометр, где уж нам уж!.. Вот я и ждал, как дальше все поворотится.
– Ну и что?
– Ждал, ждал, не дождался. Решил узнать на месте.
– Других дел нет у тебя?
– А нет!
– он наклонился ко мне, сверля очами.
– Нет у меня кроме тебя других дел. Никаких. Пойдешь за меня?
– О Боже, - вздохнула я. Да мне-то зачем?
– Да хоть краешком глаза увидать тебе, как жил я на нарах, - с неподдельной тоской промолвил он, - как от воровского закона отбивался, как срок себе добавил, как в тайге вкалывал. И не было минуты, чтобы ты у меня перед глазами не стояла. А ты - от борова ушла и к деду подалась. Эх, ты!..
– К какому деду?!.
– Да видел я старикана, который утром от тебя выходил и в окно тебе крикнул, что сегодня снова будет попозже. Веселая у тебя жизнь, как двор проходной: то один, то другой, то третий в гостях.
Не знаю, каких усилий мне стоило удержаться, да ведь явно болен он, и я не сразу ответила: - Я замужем. За очень хорошим человеком. И тут началось на моих глазах твориться нечто невероятное, будто пошел какой-то абсурдный спектакль! Но самая большая странность его была в том, что я оказалась его действующим лицом. Сознание мое как-то отстранение присутствовало при сем, но было отключено от чувств, будто я здесь и не присутствую, будто я на все это смотрю откуда-то со стороны, от потолка что ли: он выхватил из-за резинки носка блистающую острую заточку и вонзил ее в стол:
– Убью! Убью гада! Один раз я за тебя отсидел, теперь могу и лечь! Тише, - как отсутствующая, как автомат произнесла я, - детей разбудишь. Страшный блеск лезвия в руках этого безумца парализовал мысль и волю.
– Что же ты со мной, лярва, делаешь! Я ведь только тобой и жил, тебя каждую минуту вспоминал! Все преодолел, чтобы вернуться, а ты!..
– Я тебе ничего не обещала, - так же мертвенно произнесла я.
– А как ты смотрела на меня, когда меня уводили, не помнишь? Этот взгляд для меня как икона был, как солнце всегда с неба светил! Понятно? Молчишь, сука, нечего возразить!..
– Приди в себя, Николай...
– Сама приди! Черт с тобой. Живи по своей продажной совести. Не хочешь за меня идти, так проведи со мной одну только ночь. Только одну! А я всю жизнь ее помнить буду. Одну за всю мою переломанную жизнь. Неужто одна твоя ночь дороже всей моей человеческой судьбы? "В себя приди!" - перекривил он меня гнусаво и захохотал.
– А, впрочем, я в тебя приду! Всем, кому угодно, можно, а я чем хуже?..
– он направил нож на меня.
– С ума сошел, опомнись!
– Хватит мне, как бычку на веревочке, ходить за тобой. Концы! Ну, снимай исподнее, раскидывай ноги, лучше добровольно. Ну!
В его горящих глазах, в искаженном лице не было ничего человеческого я понимала только то, что он был уже за гранью разума. Видела, но сознание мое отсутствовало, оно было парализовано ножом, который придвинулся вплотную к моей шее: все это происходило не здесь и не со мной! Но это было здесь, и я сидела тут же! Дети спали за стеной, Егор, наверняка, уже ехал домой, а я здесь... Этого не может быть!
Грубая рука хватает меня за волосы, отгибает голову, заточка слегка продавливает кожу на шее, зловонный рот впивается в мои губы. Мы повалились на ковер. Судорожно, жестко, как клещ, он вцепился в меня и заерзал левой рукой внизу, не убирая в тоже время от горла заточку. И это испытываю я, гордая Афина-Артемида?!..
– Ты не человек, - прохрипела я. Дальше все было в тумане, память моя не сохранила ясных подробностей, как вдруг в этой омерзительной вонючей возне я услыхала его пронзительный стон:
– Нечем чем!
– и жалобный крик: - Нечем чем! Нечем чем! Как же так. Господи?!
Он вскочил, лицо его было искажено. Натягивая брюки, он рванулся в прихожую. Не помня себя, почти ничего не понимая, я встала и оперлась о стол. В этот момент в дверь коротко и быстро несколько раз позвонил Егор: это был его условный сигнал, так он сообщал, что явился и хочет, чтобы я ему открыла сама. Я стояла, не имея сил ни двинуться, ни что-либо произнести. Щелкнул замок: Егор вошел в прихожую. Молнией сверкнула мысль: там этот... с ножом!
– Егорушка!
– опрометью метнулась я за дверь... В коридоре на полу, скрючившись, сидел Николай, на его ногах уже были сапоги, он сидел недвижно около своего ножа. Над "гостем" в позе вопроса стоял Егор, глаза его, обращенные вниз, были холодны. Я уже однажды видела их такими, когда мы столкнулись с юным курящим в трамвае хамом. Что сделал тогда Егор, я не успела заметить, но бьющегося в спазмах и испускающего пену на полу его увидали все дотоле безмолвные пассажиры, и нам пришлось поспешно сойти прочь под их истерический лай...