Мужчина в доме. Ленинградская повесть
Шрифт:
Только вот, в отличие от рассказов Гайдара, сразу после начала войны объявили об обязательной светомаскировке: в городе не должно быть светящихся окон, на ночной улице – фонарей. Всё могло стать сигналом и мишенью для вражеской авиации. Максим удивлялся: немецкие самолёты никогда не доберутся до Ленинграда – зачем тогда нужна светомаскировка?
Его родители тоже считали, что война не дойдёт до города. «Броня крепка, и танки наши быстры!» – нет нужды паниковать. И мама будет рожать дома.
В августе родителям сообщили, что школа у Преображенской церкви, в которой Максим отучился три класса, работать не будет.
Число школ в городе сократилось: теперь не всем его ровесникам удавалось до них добраться. С осени начались перебои с продуктами. В домах не было тепла, освещения, воду тоже перестали подавать. Жители экономили силы – старались меньше двигаться.
В ночь с 6 на 7 сентября – первый авианалёт. Взрывы на Невском были слышны у них дома, а утром о бомбёжке сообщили по радио.
Максим понял: игры закончились!
Чуть позже в город пришли артобстрелы, и после этого с каждым днём немецкие удары усиливались.
Семнадцатого сентября обстрел продолжался более восемнадцати часов, в тот же день к Ленинграду прорвалось почти триста бомбардировщиков. Дома сотрясались от бомбовых и артиллерийских ударов, в окнах отражались отблески пожаров. Максиму кто-то рассказал, что с крыши дома на Фонтанке у Летнего сада было видно, как за Невой, в районе Кировского моста, горит зоопарк – слышались крики погибающих в огне зверей. Пожар в джунглях – об этом он читал у Киплинга. Но это не джунгли, это родной город…
Каждое утро отец уходил на завод – весь город работал на оборону.
На оборону работала и Зина, любимая мамина племянница, дочь ещё одной тётки Максима, жившей на улице Разъезжей.
В начале войны Зину с группой учащихся техникума отправили на рытьё окопов в район Шимска и Сольцов, с тех пор они не виделись. Однажды вечером она пришла к ним на Литейный – исхудавшая, в грязной порванной одежде – и рассказала, как ей чудом удалось вырваться из прифронтовой зоны на Лужском рубеже.
В начале августа их группу подняли по тревоге, велели быстро собираться и уходить в сторону Ленинграда. Сообщили, что железная дорога отрезана и ближайшая станция, где ещё можно сесть на поезд, в семидесяти километрах.
«Вот и сюда добралась война, – со страхом и горечью подумала Зина. – А белые ночи, знай себе, продолжают, как ни в чём не бывало, раскрашивать акварелью пейзажи этой южной тайги Лужского района».
Взбудораженные студенты двинулись толпой, выскочили на шоссе, да и топали по дороге, оборванные и голодные, – еда у них закончилась два дня назад. Бывшие учащиеся – изнурённые, безразличные – прошли километров пять-шесть и наткнулись на трупы: немцы только что разбомбили колонну таких же ребят и девчат – оторванные руки, ноги, изуродованные тела…
Испуганные парни и девушки скрылись в лесу, до станции добрели ночью – без сумок, без запасной обуви и тёплых вещей: все побросали, чтоб легче было идти.
Эшелонов подогнали на станцию много, но составы оказались до предела забитыми: кто-то висел на выступах вагонов, многие сидели на крышах.
После счастливого возвращения с Лужского рубежа Зина работала на торфяном заводе, а по вечерам проходила в МПВО – Местной противовоздушной обороне – курс подготовки бойца миномётного батальона.
Максим расспрашивал:
– Если ты боец, говори, что будешь делать в случае тревоги?
– Что надо, то и буду. Тебе рано знать, мал ещё! – отвечала сестра.
Иногда всё же рассказывала, чему её учили, объясняла, например, как заряжать миномёт:
– Когда мина со ствола опускается, надо особо остерегаться шумового взрыва.
Максим восхищался сестрой – не только красивой, но и очень умной: сколько же она всего знает!
…Но как же так, где же наши бравые танкисты и артиллеристы?
Немецкие войска подошли к ближним пригородам. Выяснилось, что их самолётам кто-то подавал знаки: запускал зелёные ракеты в направлении складов с продовольствием и военных заводов. Власти призывали к бдительности, предупреждали по радио и через жилконторы, что в городе полно агентов, ещё до войны завербованных противником.
На перекрёстках – плакаты: «За распространение провокационных панических слухов, за разбой и мародёрство – расстрел на месте!»
Максим заметил, что в городе появилось много патрулей – обычно сержант и двое рядовых. Выражение лиц патрульных не позволяло усомниться в серьёзности их намерений, могли любого остановить:
– Открой сумочку!
Горожанка открывала сумочку.
– Что тут? Документы, хлебная карточка, паспорт… Пропуск, разрешающий ходить по городу. Хорошо, закрывай. Это что?
– Два пирожка.
– Откуда несёшь? Где покупала, где брала, где работаешь?
Патрулям вменялось досконально проверять прохожих, чтобы сурово пресекать воровство и хищения. В тёмное время суток на улицах нельзя было появляться без разрешительных документов.
Жизнь города стремительно менялась. Осенью родителям Максима стало понятно, что оставаться в Ленинграде смертельно опасно.
Первая волна эвакуации прошла в августе-сентябре, пока Ладога не замёрзла.
В конце сентября бабушка с двумя дочерьми, тётками Максима, уже добралась до Свердловска. Туда же постепенно вывозили и завод отца – он сокрушался, что пропустил удачный момент: ещё в августе можно было отправить семью на Большую Землю.
Пошёл к руководству и получил эвакуационный билет для беременной жены с сыном – им выделили транспорт, чтобы покинуть блокадный Ленинград. Отцу же следовало оставаться в городе до полного вывоза оборудования завода.