Мужчины и прочие неприятности
Шрифт:
Ему абсолютно наплевать, нахожусь ли я здесь, говорю ли что-то. Было понятно, что мужчина ее не слушал. Более того, он не приоткрывал для нее и щелочки в собственные мысли, как не проявлял ни малейшего интереса к мыслям Лауры. Она не знала, что лучше. Он никогда не слушает меня. В конце концов это было уже не забавно.
В результате этого пустякового теста Лаура посмотрела широко открытыми глазами на свою длящуюся годами псевдожизнь, которая шаг за шагом становилось все более ложной. Лаура разговаривала в одиночку многие, многие годы. Она отдала свою жизненную энергию, себя, все, что у нее было, этой тени, которая представляла ее мужа и была наполнена нормативными ожиданиями. Отсутствие ребенка было черной дырой. Из-за этого и еще потому, что муж не произносил ни слова, Лаура и была одинокой вдвойне и поддерживала
Друзья же, казалось, не слушали Лауру. Трудностей не могло быть или по крайней мере с ними стоило мириться.
Лаура говорила: “Я обескуражена. Муж подолгу не произносит ни слова”.
Друзья говорили: “Это нормально. Финские мужчины не разговаривают”.
Лаура говорила: “Такое отношение отнимает у меня здоровье”.
Друзья говорили: “Ты не можешь обвинять мужа в собственной депрессии!”
Как бы доходчиво Лаура ни объясняла, они не слушали, – или слышали что-то другое, более желанное, более легко перевариваемое, то, что сами хотели услышать.
“Будь довольна, что муж не болтает без перерыва”, – уклончиво говорили они.
“Разве вы не видите, – думала Лаура, – что я совершенно одна на этой сцене в домашних декорациях? А мужу сунули в руку только техническую инструкцию!”
Крайне редко муж что-то говорил Лауре и ничего никогда с ней не обсуждал.
Его ничто не трогало. Ничто не уличало его в проявлении чувств. “Это ненормально”, – думала Лаура, погружаясь в отчаяние и разочарование.
Она стала записывать все, что говорил муж:
ПН.
Еда готова.
ВТ.
Машинного масла, машинного масла, машинного масла.
СР.
Пять часов.
Календарь, дарь-дарьдарь.
ЧТ.
Кайенский перец приправа черный розовый белый зеленый кайенский перец приправа черный
ПТ.
Тряпка не на месте.
Спасибо.
СБ.
.......
ВС.
А завтра снова понедельник.
Скудная запись была эмпирической истиной, и от этого невозможно было отмахнуться. Лаура уставилась на записанные реплики и почувствовала озноб, когда до нее дошло, что список в том же виде можно умножить на пятьдесят две недели и на много-много лет. В пробелах между строк была пустота: ни мнений, ни точек зрения, ни эмоций. “Календарь, дарь-дарь-дарь” был, по правде говоря, исключительно остроумной репликой, однако Лаура пришла к выводу, что это был скорее рефлекс, чем проявление чувств. Лаура показала записи друзьям. Друзья развели руками: ты что, чокнутая, записывать чьи-то фразы?
Но для Лауры эти листочки были всего лишь одним этапом в бесконечном поиске выхода и проверки своих решений. Тридцать слов в неделю, одна тысяча пятьсот шестьдесят слов в год. “Если говоришь так мало, стоит, по крайней мере, знать, что вкладываешь в эти несколько слов что-то значимое, – сердито думала Лаура. – Я схожу с ума”. И было ведь от чего сойти с ума.
Я сойду с ума, если ты не начнешь говорить со мной! Уф…
Это произошло не сразу, а постепенно, выглядело как театральная пьеса, и тянулось много лет. Сперва был стресс, который давил и давил и не отпускал даже по ночам. Беспрерывный стресс и усталость вызвали меланхолию, пока Лаура наконец совсем не пала духом. Лаура пыталась лечить депрессию с помощью развлечений и силы воли, но это было ошибкой. Она не понимала, что, когда стараешься быть храбрым и сильным, располагая лишь пятой частью своей прежней силы, хороших последствий не жди. И завертелось: расстройство желудка, тяжесть чувства неполноценности и вины. Лаура заедала свою печаль, заедала свой стресс, пытаясь таким образом уничтожить саму себя. Затем она прекратила есть. Это уже был предел. Муж стал серьезной угрозой ее здоровью, и Лауре нужно было спасать саму себя.
Постепенно Лаура начала осознавать, какую цену она заплатила за свою слепоту. Она на протяжении многих лет позволяла втискивать свою жизнь в узкие рамки, перестала ходить куда бы то ни было, встречаться с друзьями. Да и были ли они друзьями, когда в их глазах отражались настойчивое требование, нетерпение – ты должна взбодриться! – и когда они не понимали, в каком плачевном состоянии находится Лаура. Неотложная скорая помощь должна быть оказана полностью недееспособным или вскрывшим вены на запястьях. Они и не могли понять, пока сами не испытали бы в своей жизни нечто иное, чем легкость от промелькнувшего рабочего дня, развлечений или дружеских встреч. “Не слушают или не хотят слышать”, – вот что подумала Лаура. Она отдала бы все на свете, чтобы покончить с этим ужасным существованием. Все, кроме своей души. Но если бы усталость стала еще глубже, то наверняка и душу тоже.
ОННИ СТОЯЛ ВО ДВОРЕ дома на пригорке. Облачко его дыхания растворялось в темно-синей ясной ночи. Марс алел, и все планеты Северного полушария неба виднелись на своих местах. Онни захлопал мягкими рукавицами и потопал по снегу. Он надолго застрял во дворе на морозе, но для смотрящего на звездное небо время всегда течет незаметно. В придачу к звездам Онни оставалось только наблюдать за зайцами, грызущими невдалеке под кедром принесенную им морковку. Онни купил оптом пятикилограммовый мешок. Сам же он снова бросил в рот лакричное драже “Коувола”.
Никто не знает, что происходит на небесах. В любой момент можно стать свидетелем какого-то явления. Северного сияния. Смены фазы Луны. Метеоритного дождя. Будь готов, будь внимателен, будь храбр. Почему мама не пустила меня в скауты?
У Онни была таблица ближайших к Земле астероидов, и ее точность он высоко ценил, однако его мучила одна мысль. “Когда угодно, возможно, буквально через несколько недель комета может врезаться в Землю, и, поскольку кометы прилетают невесть откуда, невозможно твердо полагаться на их расписание. На своем пути сквозь время они сами сильно менялись, и сопровождали, а скорее даже были в ответе за происходившие по мере их приближения к земному шару изменения: сначала воды, а затем – и самой жизни”.
Онни терзался идеей об уменьшении риска непредвиденного, о наблюдениях за кометой или же пропавшем метеозонде. Так и стоял он на пригорке с телескопом, всегда, когда мог, в некотором смысле на страже. Во всяком случае, его нелегко было застать врасплох. Когда телескоп переворачивался вниз головой, все становилось далеким и мелким. И на многие вещи Онни смотрел подобным образом, с безопасного расстояния, сквозь тщательно настроенную оптику. Я больше нахожусь вне, чем являюсь частью чего-то. Например, всегда, когда Онни входил во двор Дома погоды и мимоходом бросал взгляд на десятиметровый столб с пометками колебания высоты волн Балтийского моря в реальном времени, он чувствовал, что всё под контролем. Мобильный был в кармане, понедельник – на календаре в левой части экрана, заточенные ножи – в бревне, гроза или затишье – на шкале столба. Однако постоянно происходящие изменения в погоде завораживали Онни. Может быть, то было подсознательное стремление к переменам в жизни, к попытке хоть косвенно испытать с помощью погоды то, чего не хватало его жизненному опыту: сюрпризов, американских горок, беспорядка. “Дом погоды похож на дом”, – подумал Онни. Потом он подумал: “Дом погоды не совсем похож на дом. Дома спят”.
Облака затянули темный небосвод, и Онни начал размышлять о завтрашней погоде. Область высокого давления переходила на Скандинавию, и это могло осложнить дело в первой половине дня.
В ГЛАВНОМ УПРАВЛЕНИИ ПОЛИЦИИ можно было опознать официальное учреждение даже из космоса. Оно напоминало Центральную королевскую больницу в Копенгагене, только было поменьше и у его дверей не стоял красный “Вольво” доктора Хелмера.
С помощью табличек Роза нашла правильный вход, лифт, этаж и номер очереди. Пожалуй, идея обратиться сюда была не самая удачная. “Власти существуют для людей”, – напомнила себе Роза. “Вы по какому делу?” – поинтересовался дежурный полицейский. Судя по его тону, Роза была сегодня по крайней мере сотым клиентом, хотя, находясь на больничном, сумела прибыть на место в середине рабочего дня. В ожидании своей очереди она размышляла над стилем подачи информации сотрудниками полицейского департамента: он везде был однообразен, от служащих в провинции до высокого начальства. Вопросы начались с вопросов о состоянии здоровья, были четкие и недвусмысленные, шли в логическом порядке, и в них проскальзывали то очаровательное устаревшее выражение, то профессиональный полицейский термин. Эмоции отметались. Подобный канцелярский язык в момент несчастья успокаивал. Приятно было осознавать, что даже если земной шарик соскользнул бы со своей орбиты, полиция произносила бы слова уверенно и твердо, работала бы без суеты и раздавала бы инструкции. “Нужно ли мне, чтобы меня поддержал отец?” – подумала с удивлением Роза и прогнала эту мысль прочь.
Конец ознакомительного фрагмента.