Шрифт:
Родион Белецкий
Главная героиня
Пахло от завлита старой дачей. Передвигалась она по коридорам театра боком и голову наклоняла при разговоре, как динозавр в фильме «Парк Юрского периода».
К ее мнению никто не прислушивался. Тем более что говорила Людмила Алексеевна тихо, без желания быть понятой. Она поддакивала главному режиссеру, кивала, записывала за ним всякие глупости и была единственным человеком в театре, который никому не мешал.
Случилось так, что главный режиссер взялся ставить пьесу для молодежи. Людям вокруг
– Прочитали? – спросил главный.
– Да, – ответила Людмила Алексеевна.
– Напишите анонс в газету, что готовится к постановке, и так далее, ну вы знаете.
Разговор был, в общем-то, окончен. Но Людмила Алексеевна не уходила.
– Вы хотите это ставить? – спросила она неровным голосом.
– М-м, да. Хочу. – Главный, которому Людмила Алексеевна досталась по наследству от предыдущего режиссера, первый раз в жизни внимательно посмотрел на завлита: – А что?
– Это очень плохая пьеса.
– Правда? Почему? – Режиссер уселся в кресле удобнее.
У Людмилы Алексеевны участилось дыхание. Так много захотелось ей сказать.
– Она написана безграмотным человеком. И язык, и образы. Нет ничего светлого в ней. Она банальная, с надрывом, но надрыв этот нехороший, искусственный…
Главный позволил Людмиле Алексеевне высказаться. Пока она говорила, думал, как поставить ее на место. Решил обойтись без жесткости. Как дипломат. Он мягко улыбнулся и произнес:
– Полностью разделяю ваше мнение. – Он считал себя немыслимым знатоком человеческих душ. – Но пьесу эту буду ставить, только чтобы привлечь молодежь. А вы ведь знаете вкусы нынешней молодежи.
Людмила Алексеевна мелко закивала, потопталась на месте и покинула помещение.
В комнате с табличкой «завлит» всегда было душно. Форточка была забита гвоздями еще две зимы назад. Дверь Людмила Алексеевна тоже запирала. Дверь открывалась наружу. Она мешала художнику. Заносчивый и вечно недовольный, он вместе с монтировщиками таскал декорации по коридору. Декорации походили на здоровенных роботов-трансформеров, такие же сложные и бессмысленные.
Диванчик в комнате завлита был завален пьесами, пришедшими самотеком. Экземпляры были толстые, с обязательным авторским примечанием, «…желательно, чтобы постановка была осуществлена хорошим, опытным режиссером…». Людмила Алексеевна запиралась в комнате и аккуратно ела варенье.
Через два месяца после того разговора с главным у нее на столе зазвонил телефон. Это было обычным явлением. Люди, звонившие в кассу, всегда ошибались номером. Но в этот раз ошибки не было. Секретарь главного сообщила, что молодой драматург приехал и сейчас поднимается к ней, но поднимается медленно, потому что поскользнулся на льду возле служебного входа и сильно ударился локтем.
– Почему ко мне?
– Ну, вы же завлит.
Слушая гудки в трубке, Людмила Алексеевна впервые захотела поменять профессию. Ее охватила паника. Это был первый живой драматург в ее жизни. Она сняла платок со спинки стула и захотела убрать его в холодильник. Подумала и убрала, потому что холодильник все равно не работал.
Драматург
На поясе в чехольчике драматург носил фотокамеру размером с сигаретную пачку.
С Людмилой Алексеевной он вел себя подчеркнуто вежливо, и не понравился ей с самого начала.
– Хотите посмотреть декорацию? – спросила она.
– Да, – согласился драматург – и тут же передумал: – Нет. Пусть это будет сюрпризом. – Миша виновато улыбнулся. – Я лучше вместе со зрителями увижу, когда занавес откроется.
Людмиле Алексеевне это тоже не понравилось.
– В вашем… в нашем спектакле занавес отсутствует, – сказала она холодно.
– Пусть. Я все равно потом посмотрю.
– Вы можете пообедать в нашем буфете. Бесплатно, – подчеркнула она.
Но Миша опять отказался. Он, видите ли, не был голоден.
– Хочу погулять по вашему замечательному городу. Я так редко куда-нибудь выезжаю.
Вряд ли он считал их город замечательным. Она прекрасно знала этих москвичей. Ее бывший муж был москвичом.
– Советую вам посетить Дом-музей Иванова, – сказала она тоном учительницы.
Наверняка он даже не знает, кто это такой.
– А кто это, Иванов? – спросил молодой драматург, улыбаясь.
Позор, а еще театральный деятель.
– Это великий артист. Современники сравнивали его с Качаловым!
– В чью пользу?
– Странная у вас манера шутить.
– Какая есть.
«Хамское поколение», – подумала Людмила Алексеевна.
Драматург отправился осматривать город, а завлит закрылась в своем кабинете и снова пробежала глазами по тексту пьесы. Без всякого сомнения, это была глупость и пошлость. Любовь молодых людей, сплошной сленг, истерики, а после смерть девушки. И называлась пьеса глупее некуда: «Сердце на роликах». На каких роликах?
Людмила Алексеевна направилась в зрительный зал. Она любила свой театр и гордилась им. Он был словно игрушечка. Как Большой театр в Москве, только во много раз меньше. Уютная сцена, крохотные бархатные ложи, блестящие номерки на подлокотниках, крашенные белой краской, приятные на ощупь деревянные панели. Тяжелый занавес, который зрителям всегда хотелось потрогать, и люстра, похожая на торт. В зале всегда было прохладно и таинственно. Здесь даже самых отъявленных циников посещало предчувствие чуда.
Она хотела сесть на свое обычное место. Если смотреть на сцену, в седьмом ряду крайнее справа, но к своему неудовольствию обнаружила, что ее кресло занято драматургом из Москвы. Он все-таки передумал, решил посмотреть репетицию. Удобно устроившись, положив ногу на ногу, он смотрел на сцену и отхлебывал из бутылочки со сладкой газированной водой.
Еще бы чипсы принес.
Людмила Алексеевна остановилась в проходе, не зная, как поступить. Просить пересесть было глупо. Четыреста девяносто три места из пятисот двух были свободны.